Через несколько дней являюсь домой в разорванной куртке, с разбитыми очками, весь в синяках и ссадинах, но при этом очень гордый собой. Мама заохала, запричитала, а отец сказал: «Вижу — сегодня не драпал. Молодец! Надя, умой его и куртку зашей. Мы с Сашкой пойдем за новыми очками».
С тех пор я перестал бояться не только хулиганов, но и темноты, высоты. Чувствовал себя мужчиной — сильным, смелым — и очень сердился, когда мама пускалась в публичные воспоминания о моей впечатлительности. Особое место в ее «репертуаре» занимала история, как я описался, увидев отца в гриме Квазимодо. В тот вечер она взяла меня с собой в театр и открыв одну из дверей со словами «Сейчас навестим папу», пропустила вперед... Грим для роли Квазимодо отец придумал сам: залеплял один глаз пластырем, сверху его замазывал тоном телесного цвета, а на середину щеки приклеивал специальный протез, над которым рисовал бровь. Образ, как и положено, дополняли накладной горб, жуткий косматый парик и живописные лохмотья.
И вот это чудище оборачивается ко мне и папиным голосом говорит: «Здорово, Санька! Как дела?» Я — в крик, у ног растекается лужа. Мама, поняв, что наделала, хватает меня в охапку: «Сашенька, миленький, успокойся!» — и пулей вылетает из гримерки. «Сейчас это, конечно, смешно, — завершала она свой рассказ. — А тогда всерьез за Сашкину психику опасалась — он, бедный, несколько ночей подряд во сне вскрикивал».
После того как мне стукнуло четырнадцать, родители, уверен, частенько с грустью вспоминали милого, послушного мальчика, каким был когда-то их сын. Учиться я стал через пень-колоду — футбол, музыка The Beatles, Led Zeppelin, The Rolling Stones и девчонки интересовали куда больше, чем школьные дисциплины. В дневнике то и дело появлялись записи: «Прогулял урок физики», «Не выучил новую тему по химии». Здорово нервировала педагогов и моя прическа а-ля «Битлз» — уложенные шапочкой волосы наполовину закрывали уши, что категорически не одобрялось Министерством образования. Ни донесения о моих прогулах, ни призывы отправить в парикмахерскую до родителей не доходили. Как только маме или отцу приспичивало проверить дневник, я тут же его «терял».
В конце концов педагоги сменили тактику: стали звонить домой и настоятельно просить родителей явиться в школу. На беседы о моей плохой успеваемости и ужасном поведении ходила мама, опасаясь, что «Володька» использует пережитый позор и нервотрепку как повод крепко выпить. Но однажды на телефонный звонок ответил папа. Слушал молча и с каждой минутой все больше мрачнел. Наконец произнес «Завтра буду у вас. До свидания», положил трубку и как вихрь пронесся в мою комнату. Схватил любовно развешенные на спинке стула белоснежные брюки клеш, на одну штанину наступил ногой, а за другую дернул что есть силы: «Я тебе покажу Рио-де-Жанейро!!!»
