«Сколько раз мы вдвоем сидели в подсобке булочной и Борис Кузьмич под водочку учил меня жизни!» — вспоминает актер Николай Денисов. «Колька, — говорил он, — будь хитрым, осторожным с ними». «С кем?» — спрашивал я. «С теми, кто приспосабливается, создает видимость». Сам Кузьмич ничего этого не умел.
— Если человек родился комиком или характерным актером, то в его жизни отчего-то будут возникать всякие нелепые ситуации. Так, однажды молоденький студиец Боря Новиков решился подойти к Соломону Михоэлсу, на чьи спектакли бегал, отдавая за билеты последние гроши.
В послевоенные годы жилось туго, с одеждой было плохо, Боре же мама, преподававшая в школе НКВД русский язык, сшила полупальто, но не из чего-нибудь, а из шинели, какие носили только сотрудники «органов». Эту ткань мышиного цвета граждане узнавали за версту. И вот после спектакля, в котором блистал Михоэлс, Боря, робея, подошел к нему, чтобы попросить автограф и засвидетельствовать свое почтение. Но Михоэлс, видимо, даже не успел разглядеть худенького робеющего парнишку, потому что увидел перед собой энкавэдэшную шинель, пусть и перешитую. При виде «мыши» знаменитый актер мгновенно отпрянул и дунул прочь от оторопевшего поклонника.
Мечтавший о сцене парнишка скорее всего так и не познакомился с кумиром своей юности, сам же Михоэлс вскоре погиб от рук тех, кто носил эти самые серые шинели...
...Мало осталось людей, которые могли бы рассказать о Борисе Кузьмиче. Его нет на свете уже больше пятнадцати лет, умерла и Надежда Антоновна, вдова, в отчаянную минуту жизни уничтожившая его письма к ней и свои к нему, да и все собственные записи, которые касались мужа. Их сын Сережа, сам уже немолодой, давно болен, воспоминаниями о родителях делится мало и неохотно. А я общался с Кузьмичом почти четверть века (с перерывами на то время, что меня не было в России). И сейчас, как ближайший друг Сереги, ему помогаю.
Конечно, мой рассказ не претендует на полноту, но я попытаюсь показать, каким человеком был Борис Новиков, которого обожали миллионы зрителей в Советском Союзе.
Только услышишь: «Загремим под фанфары» (его герой произносил «панфары») — и сразу перед глазами его хитроватый детский взгляд. Новиков — актер по своей природе, недаром рассказывал, что никем больше не хотел быть с самого детства. В обычной жизни он всегда оставался человеком естественным, но, видно, игра была его натурой, и оттого вокруг него, особенно когда находился в приподнятом настроении, словно вспыхивали маленькие фейерверки.
Например, Борис Кузьмич, живший в знаменитой высотке на Котельнической набережной, приходил в булочную, что располагалась внизу. Там работала моя сестра Галя. Кузьмич с порога начинал: «Девчонки, как дела, как жизнь?» Дальше неслись шутки-прибаутки, комплименты. Словом, балагур- весельчак был.
Помнил все дни рождения, приносил «девчонкам» подарки, хотя бы шоколадку, один раз подарил Гале цветок, застенчиво признавшись: «Я с клумбы сорвал. Ничего?»
В булочной у сестры мы с Кузьмичом и познакомились. Сидели частенько в подсобке, куда он спускался прямо из своей квартиры, черным ходом. Был «пузырь», была закуска, были разговоры о театре-кино, о жизни. «Коля, у тебя характер, как у меня, — вздыхал Борис Кузьмич. — Ты такой прямой! Нельзя так, будь хитрее». А сам, правдолюб, не терпел несправедливости, лез заступаться за обиженных. И получал по полной: наживал врагов, уходил из театров. Но молодое поколение в моем лице учил жизни, а я слушал. В какой-то момент появлялась Надежда Антоновна и мягко, но настойчиво влекла уже нетрезвого мужа домой.