С момента развода родителей прошло уже года три, когда в один прекрасный вечер в нашем доме появился Валентин Иосифович Гафт...
«Деточка, а родной папа тебя навещает?» Я часто слышу этот вопрос от бабушек, сидящих на скамейке у нашего подъезда. Мне шесть лет. Уже знаю, что мама — артистка. Иногда она берет с собой на творческие вечера, представляя: «Мое лучшее произведение!» На концерте обязательно показывают фрагменты из кинофильмов. Мне нравится мама в школьной форме в картине «Доживем до понедельника».
На кадрах из «...А зори здесь тихие» зажмуриваюсь: страшно смотреть, как она гибнет от рук фашистов. Но соседи привыкли считать, что актрисы — существа необыкновенные. Не хотели верить, что Ольга Остроумова может быть счастлива с театральным режиссером и писателем Левитиным — не знали, насколько он талантлив, а вида Михаил Захарович был совершенно несерьезного. «Прошлое кинозвезды наверняка скрывает дюжину мужей, — думали они, — один из которых и стал отцом маленькой Оленьки». Я знала, что папа — настоящий, но унаследованное творческое воображение уже тогда не давало скучать ни мне, ни окружающим. Стены папиного кабинета были завешаны фотографиями выдающихся людей. Чтобы заинтриговать старух, выбрала портрет приличного дядечки в пиджаке и галстуке, вынесла на улицу: «Вот мой всамделишный папа!
Больше не спрашивайте!» Я и понятия не имела, что это был создатель Камерного театра Александр Таиров.
С тех пор прошло много лет, я уже сама мама. Родители давно расстались. У обоих сложились новые семьи. Но вот совсем недавно вспомнила ту «лавочку». Услышала, как пошутил Лев Дуров: «Жить с Гафтом — настоящий подвиг, настолько у него тяжелый характер. И как только Остроумова с ним управляется?» О человеке опять судят со стороны, отталкиваясь от его имиджа. Все знают, что он пишет эпиграммы, и оттого считают Гафта язвительным. Но я читала его лирические стихи и думаю: Валентин Иосифович — тонкий, нежный, неимоверно щедрый и благодарный человек. Сегодня он уже не одинокий волк, у него есть родня. На мой взгляд, жить в любой семье непросто. Маму в этом смысле можно назвать настоящей женщиной: умудрилась даже сдружить представителей своих двух семей — прошлой и нынешней.
Писать об этих людях сложно, всегда боишься чем-то задеть или обидеть. Но, любя их, все же попробую.
...Никогда не видела, чтобы родители ссорились. Они оберегали нас с братом от всяческих драм, оттого и воспоминания детства обрывочны. В них нет сюжета, просто встают перед глазами яркими картинками. Вот мама в черном концертном платье прихорашивается в прихожей, папа смотрит на нее в зеркало, и его распирает от гордости: какая красавица! Возвращаются родители, как правило, ночью. Заспанная выхожу на кухню. Мама варит картошку, папа чистит селедку на газетке. Весело, с прибаутками относят меня обратно в кровать. По утрам не дай бог громко звякнуть чашкой!
Тут же прибегает папа с бешеными глазами: «Тише, мама спит!» Естественно, вопит на весь дом. А мама заставляет ходить на цыпочках, если из кабинета раздается стук пишущей машинки: «Тише, папа работает!» До сих пор, если на душе тревожно, закрываю глаза и пытаюсь услышать гул голосов и позвякивание тарелок, увидеть яркую полоску света, которая пробивается сквозь оставленную щелочку двери в темную детскую. Значит, у родителей гости, они молоды и веселы, у нас все хорошо, и я под защитой.
Оба много работали, а мама еще и на съемки уезжала. Сидеть со мной было решительно некому. Когда исполнилось два с половиной года, решили отдать в ясли на пятидневку. Денег на коляску не накопили: в театрах папе ставили палки в колеса, он часто сидел без работы. Засунули меня в какую-то сумку-авоську, так и отнесли.
Родители вспоминают, что приняла я это безропотно. Но уже через неделю по дороге в ясли не выдержала и робко спросила из авоськи: «Мамочка, а когда наступит пятница, ты придешь и скажешь: «Пойдем домой»? Видимо, прозвучало это настолько жалостливо, что мамино сердце не выдержало, она расплакалась, и с пятидневки меня забрали. Взяли няньку: «выписали» из уральской деревни Алексеевка, откуда мамина родня, ее троюродную сестру тетю Люсю Шестову. Женщина она у нас совсем простая, родители до сих пор хохочут, вспоминая, как Люся робела, впервые стучась в святая святых — папин кабинет. И басом сказала: «Мыхаил, идыте кушать щы».
Меня завораживал Люсин утренний туалет: еще лежа в кровати, смотрела сквозь ресницы, как она облачалась в хрустящую от кружев комбинацию, накручивала на голове прическу, вставала на огромные каблуки, щедро душилась чем-то сладким.
