На правах бывшего зятя и свидетеля я и рассказываю историю отношений двух сложных и таких разных людей — Михаила Ульянова и Аллы Парфаньяк.
Задолго до того, как они познакомились, на экраны вышел фильм «Небесный тихоход» со всенародным любимцем Николаем Крючковым в главной роли. Корреспондентку «Пионерской правды» сыграла в нем молодая актриса Парфаньяк. Коренастый юноша Миша Ульянов, родившийся в глухой сибирской деревне Бергамак, смотрел этот фильм пять или шесть раз. Ему снилась стройная корреспондентка в белом платье, с большими веселыми глазами и вздернутым носиком. Он думал о ней. Мечтал... Между тем мысль, как предполагают философы, материальна.
Собравшись с духом, испросив разрешения у родителей, с отцовским трофейным чемоданом Миша отправился покорять Москву. Где и началась длинная вереница случайностей, если не сказать — чудес.
Чудом военный патруль, остановивший его в метро для проверки и досмотра, не обратил внимания на тряпицу в чемодане, в которую был завернут наградной отцовский пистолет (как же было ехать в Москву без оружия?) — наверняка бы посадили и никакого артиста Ульянова в помине бы не было.
Чудом, провалившись на экзаменах почти во все столичные театральные вузы, он был принят в Щукинское училище при Театре имени Вахтангова, где вскоре будет играть она, Алла, тогда еще студентка ГИТИСа.
Чудом жизнь его не сложилась иначе...
Про брак и мезальянс
Но потом появилась Алла, жена знаменитого на весь Союз народного артиста Николая Крючкова, ближайшего друга самого Васи Сталина. Это было как солнечный удар, закрутилось все быстро, хоть вроде и ненужно совсем для хорошо устроенной, благополучной Аллы. Она была настоящей примадонной, у нее единственной была машина, которую Крючков, великий и богатый, присылал в театр со своим личным шофером. Алла выходила вся из себя шикарная, в каракульчовой черной шубке, в шляпке от самой известной в Москве модистки — все лопались от зависти!
А тут Миша — бедный, голодный, тощий... Однажды в общежитии с друзьями варили пшенную кашу, едва забулькала — сняли, но обожглись, и кастрюлька опрокинулась: так они, стоя на четвереньках, ложками с пола соскребали эту кашу и ели. Чем он ее привлек? Неизвестно. Парфаньяк пользовалась бешеным успехом. Александр Вертинский ей знаки внимания оказывал. Марк Бернес. Но...
Ульянов ухаживал с упорством и неотвязностью таежного медведя.
Воспоминания супруги
Денег у него вообще не было, но на цветы для Аллы находились всегда.
— Алла Петровна, а с чего начался ваш роман?
— Не помню, — отвечала. — Как-то само собой... Ах да! Миша меня на каток пригласил! Он катался залихватски. Да и мне нравилось. Миша, пытаясь показать москвичкам, что у себя в Сибири он только и передвигался на коньках, разогнался — и ка-а-ак дербалызнется об лед затылком, аж искры из глаз!.. Жалела. Тогда, может быть, и полюбила... Впрочем, нет, как увидела его впервые — сразу поняла: мой мужчина. Навсегда. И жалела, конечно — он такой деревенский, угловатый, неотесанный был. Окал, акал, какие-то скомканные сибирские словечки, каша во рту... Я его учила говорить.
Ухаживал он яростно, с такой неимоверной, невиданной страстью, что невозможно было устоять!
Про приемного сына Колю
Ульянов и Парфаньяк поженились. Первое время жили в квартире Аллы с ее сыном, Колей Крючковым. Отношения у него с отчимом были спокойными и едва ли не товарищескими.
Когда Алла выходила за Мишу, наверное, первой ее мыслью была мысль о сыне. «Если не сможет полюбить Колю, никакого брака не сложится… Загрызу!» — говорила она. Грызть Ульянова не пришлось: маленького Крючкова Миша полюбил всем сердцем.
Михаил Александрович пытался делать для этого все возможное — и тогда, когда Коля был маленьким, и позже, когда тот стал диссидентом. Не раз и не два выручал его «от тюрьмы да от сумы», ночами ездил в какие-то отделения милиции... Сейчас Николай Николаевич живет за границей.
Про характер, любовь и лебединую верность
Ульянов редко становился самим собой и снимал маску, вернее, маски — Председателя, маршала Жукова, Мити Карамазова, Ворошиловского стрелка... Пожалуй, только дома, наедине с семьей, со своими девочками — Леной, Лизкой и Аллой.
Конечно, он был неоднороден и неоднозначен. Как и все люди, как и все мы… Но какая личность! Если подумать — и когда только успевал! Сколько ролей в театре, сколько в кино! Блестящие Чарнота из «Бега» и председатель, выписанный тонкой кистью Карамазов и надрывающий душу ворошиловский стрелок… И я действительно не знаю, кто лучше Ульянова смог бы сыграть маршала Жукова.
Ну разве что Мишина жена!
А если принять во внимание его скромные «стартовые условия», понимаешь, сколь колоссальную работу над собой проделал этот паренек из Сибири, в полном смысле создав себя, как минимум, наполовину, потому что вторую половину, без преувеличения, создала, слепила своими ручками Алла.
Выходя за Мишу, она подозревала, что тот всю жизнь будет ее боготворить. И оказалась права. Жил он, можно сказать, под властью супруги, не бунтовал, революций не устраивал, лишь изредка сетуя на недостаток тишины в доме, которой хотелось, но никак не получалось добиться…
Верность у них даже не лебединая была — волчья. Он, как волк, позволял своей волчице себя кусать, мог изредка и сам рыкнуть, показать зубы, но за нее готов был броситься на любого.
Алла Петровна могла быть и черствой, и беспощадной, и капризной... Несколько раз слышал, как Ульянов просил у нее прощения за какую-то свою неуступчивость, пытался наладить отношения, загладить, — но не могу припомнить ни одного раза, чтобы Алла Петровна за что-то, даже когда была очевидно неправа, просила прощения у Михаила Александровича. Могла она его и оскорбить, и обидеть, но упаси господь было кому-нибудь другому плохо сказать про Ульянова: за своего Мишу Алла Петровна могла и глаза выцарапать.
И руководила она им абсолютно авторитарно — пикнуть не смел. Причем многое в ее «управлении» было абсолютно правильным!
Про дочку Лену
Однажды в морозном декабре труппа Театра Вахтангова прилетела с гастролей. Парфаньяк оставалась в Москве, потому что вот-вот должна была родить. И родила, но Ульянову, который мечтал о ребенке, не сообщила, решила сделать сюрприз. Приехала встречать его в аэропорт уже с маленькой Ленкой в пеленках. И вот спускается труппа по трапу, а Алла в толпе поднимает дочку, показывает издалека — и тут у Михаила Александровича слезы из глаз как брызнут...
Отец из Ульянова вышел абсолютно сумасшедший. Он обожал дочь! Однажды мне позвонила Алла и говорит: «Как тебе нравится этот чокнутый? Пошел дождь, Мишка схватил какие-то боты и рванул на машине в школу, чтобы, когда Ленка пойдет домой, не дай бог, не промочила ноги!»
Когда их Лена повзрослела, Миша не ложился спать, пока она не придет домой.
С появлением внучки эта его родительская паранойя развилась до космических масштабов, и я знаю, что Лиза, когда возвращалась домой, первым делом должна была доложить о прибытии деду.
Поначалу Алла переживала, как бы из-за такой сумасшедшей любви Михаила Александровича к дочери не почувствовал себя лишним Коля (сын Аллы от первого брака). Но Миша был настолько щедр душой и добр, что его хватало на всех.
Дочку он обожал. Лена рассказывала: «Папа был очень сдержанным, терпеливым.
Когда в детстве я плохо себя вела, в чем-то была виновата, мать тут же начинала орать, потом забывала, так и сходило. А отец молчал — молчал раз, молчал два, три, пять, десять... Но когда был с моей стороны уже явный перебор — его прорывало. Он обращался в бешеного зубра, который носился по квартире и сметал все на своем пути. Но никогда не поднимал на меня руку! Ругался — да. Этого добра у нас было навалом — недаром и я стала заядлой матерщинницей. Мог наорать. Но это было не самое страшное. Самое — когда начиналась многочасовая воспитательная беседа. Отец садился в кресло в кабинете, вызывал меня на ковер и начинал прорабатывать. Говорил о том, как ему за меня стыдно, как я позорю его фамилию... И здесь уж я могла отвечать или не отвечать — все равно, потому что ему необходимо было выговориться. Всю мощь своего актерского темперамента, эмоций, таланта, который заставлял рыдать тысячные залы, он обрушивал на меня, маленькую.
Про то, как Ульянов не разрешил дочке сниматься в кино
Ульянову не нравилось, что жена — актриса, хотя «запрет на профессию» наложить не смел. И Парфаньяк, будучи очень умной и прозорливой, сознательно принесла себя в жертву, актрисой оставалась, но все более и более при нем. А вот дочке в актрисы идти категорически запретил. Словно защищая — как глава, как вожак — от всяческой скверны, которой навидался на актерском поприще.
Лену приглашали сниматься в кино. Мать, в принципе, не возражала. Но отец был категоричен. И против его воли она пойти не могла. В школе еще пригласили в фильм под названием «Ноль без палочки». Прибежала домой радостная, гордая: «Меня в кино будут снимать!» Не тут-то было. Ульянов издевался потом долго: «Эх ты, ноль без палочки!..»
В одной картине, «Дочь полковника», тайно от отца она все-таки снялась. В Ялте, в Доме актера, когда отдыхала там.
Лена с Антоном Табаковым сыграли «золотую молодежь», развлекающуюся на курорте.
Режиссер Элем Климов предложил ей, еще девочке, небольшую роль в картине «Агония» о Григории Распутине. И вот Лена приходит из школы и слышит, как отец разговаривает по телефону с Климовым. Негромко. «Лучше бы кричал, — рассказывала Лена. — Самым мягким в разговоре был настоятельный совет снимать в «Распутине» своих родственников, а его, Ульянова, семьи не касаться! Отец в театр уехал, я подошла, гляжу — телефонная трубка расколота, с такой силой он ее швырнул».
Он хранил свой очаг. Свою семью. Свой маленький мирок. Но диктатором не был. Всегда аргументированно и доказательно объяснял, почему против.
Про внучку Лизу и о том, как дед дал ей свою фамилию
Когда встал вопрос о том, какую фамилию будет носить Лиза, я почти физически ощущал, как мучается Ульянов. Он не знал, с какого боку зайти. Приехал однажды — почему-то мы встретились с ним на улице, а не дома — и уговаривал, просто умолял (я никогда его не видел умоляющим) согласиться на то, чтобы Лизе была дана его фамилия — Ульянова: «Ты молодой, Сергей, у тебя еще будут дети. А у меня больше никого, пойми...» Для него очень важно было продолжение фамилии. И я уступил, не мог не уступить...
Когда Лизоньке потребовалась серьезная операция, Ульянов, не раздумывая, записался и пошел на прием к самому Горбачеву. И выбил-таки у него распоряжение о выделении валюты (что тогда было почти невероятно) на операцию в Англии. Ребенок вернулся абсолютно здоровым.
Он звонил ей не просто каждый день, а по многу раз на дню. И поначалу видел толк от появившихся мобильных телефонов прежде всего в том, что можно в любую минуту связаться с внучкой. Фильм «Ворошиловский стрелок» — про Михаила Александровича.
Если бы кто-то сделал нечто подобное с Лизкой, он бы точно его убил. Очень эмоциональный, беспредельный в любви и ярости был человек.
О добрых делах и огромном сердце
В холле их квартиры постоянно висела бумажная «простыня» с напоминаниями, куда и во сколько он должен пойти «по делам». И чаще всего «дела» не были его личными: для кого-то надо было о чем-то похлопотать, замолвить слово, помочь, достать… Однажды после спектакля в Омске на сцену поднялась девушка и подарила Михаилу Александровичу кружку с его портретом.
«Спасибо за то, что вы есть. Вы мне жизнь спасли», — сказала. А тот смотрит и ничего не понимает. Оказалось, несколько лет назад ей потребовалась сложная операция, делали такие только в Москве, и попасть на оную было нереально. Родителям девочки посоветовали обратиться к Ульянову: мол, знаменитый артист — хороший мужик и к тому же земляк. С большим трудом нашли его телефон, очень волновались… Конечно, Миша все устроил, девочку прооперировали, она осталась жить. Я ревела, слушая этот рассказ, а он так ее и не вспомнил. Потому что таких девочек у него были десятки!
Про проблемы в театре
А дела в театре, месте, которое Миша любил больше всего на свете, у него складывались парадоксально. Его невероятно ценили как актера, коллегу, общественного деятеля, и не было в Театре имени Вахтангова человека с большим авторитетом, чем у Ульянова.
Но все изменилось в один миг, когда его утвердили художественным руководителем. Назначали из министерства, голосовали, ругались, труппа фактически раскололась!
Это был тяжелый период. Михаил Александрович приглашал то одних режиссеров, то других, но по большому счету «выстрелил» только Фоменко... Предлагал спектакли, которые потом не утверждали, и убирал из репертуара то, что, по нашему представлению, должно было идти. Пропасть между ним и коллективом росла на глазах. Актер один, способный, но очень пьющий, мне говорил: «Такая ошибка — назначить Ульянова…» «Сами же предложили, сами выступали!» — взорвалась я. — «Мы ошиблись!» А потом Миша заболел...
Крепкий, сильный мужик! Да что там говорить, мы все привыкли к тому, что наш Ульянов — это громадный творческий потенциал и сильная мужественная внешность, маршал Жуков во плоти! О том, что душа у Миши нежная, ранимая, будто не в то тело попала, догадывались разве что близкие.
Когда болезнь его стала очевидна, так как периодически Ульянов уже с трудом передвигал ноги, Алла уговаривала мужа не ходить больше в театр. «А что мне останется? Сидеть дома и смотреть, как ты консервируешь?» — вздыхал он и все равно продолжал ходить на работу.
В одном из наших с ним разговоров он сетовал: «...Нет, не востребован я. Давно уже не звонят, не предлагают. На вечеринки, на встречи какие-то приглашают, а работать — нет. Да и сам видишь, какой из меня теперь работник. С такими ногами. У меня «звездная» болезнь, — грустно улыбнулся Ульянов. — Как у Мохаммеда Али и президента Рональда Рейгана...»
Про болезнь
У него была болезнь Паркинсона.
Неизлечимая. Но он много лет с ней мужественно боролся. Верил, что возможно чудо. Боялся смерти.
«Страшно, не хочу врать, — говорил он мне. — Первое, что помню в жизни, — большие белые птицы, садящиеся на поле. И мама говорит: «Смотри, Миша, какие красивые...» И вот теперь эти птицы мне снятся — но вот-вот взлетят... А небо такое высокое-высокое, бездонное... как пропасть».
Тихо они жили с Аллой в последнее время. Все реже на Пушкинской звонил телефон, некогда надрывавшийся почти круглые сутки. Когда артист Лев Дуров, посмотрев картину «Мастер и Маргарита», в которой Ульянов сыграл — и, говорят, потрясающе — Понтия Пилата, позвонил, чтобы поздравить, Ульянов растрогался до слез и признался, что теперь почти никто ему не звонит...
Алла, эта наша «Хиросима», в один момент переменилась. Начала с ним возиться как с младенцем. Когда ноги все-таки отказали, помогала заново учиться ходить — сначала два шага в день, потом пять... Готовила диетическое. Было даже занятно — абсолютно железная леди вдруг превратилась в Мишин костыль, ее собственная личность будто растворилась. Казалось, они окончательно стали чем-то единым.
Когда ему сделали операцию (не по основной болезни, к ней прибавились «прочие болячки»), Михаил Александрович впал в беспамятство. Никого не узнавал, отмахивался, говоря, что на него черти из телевизора лезут. Алла Петровна надела ему на шею крестик. И попросила привести священника. Едва тот появился в палате, Ульянов пришел в себя и сказал, показывая крестик: «А я ношу уже»...
Он ушел в марте 2007 года, в ночь на Международный день театра. На рассвете его отпели в церкви. Отменили трансляцию рекламы в метро, читали стихи, посвященные Ульянову, говорили о нем. Через Арбат протянулась очередь пришедших проститься. И стоял на сцене гроб с телом, и люди возлагали, возлагали, возлагали цветы... И подвели Аллу... Как там у Высоцкого в «Райских яблоках»? «Да и много ли требовал я благ? Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб...» И она пала на гроб. И зал, а он был полон до отказа, молчал, все — и артисты, и почитатели — молчали, склонив головы... И когда его вынесли из театра, тысячи людей зааплодировали и сопровождали овациями Актера весь Арбат. И перекрыли Садовое кольцо. И отвезли на Новодевичье кладбище. И предали земле. С высшими воинскими почестями. Как маршала. Как солдата.
По материалам Коллекция. Караван историй №11/2010 и Караван историй №8/2014
