Владимир Набоков и его тень по имени Вера

О жене писателя ходили нелепые слухи: будто Вера удерживает при себе мужа, угрожая пистолетом.
Ирина Стрельникова
|
19 Ноября 2009
Фото: Fotobank

17 ноября 2009 года в свет вышел последний, неоконченный роман Набокова «Лаура и ее оригинал». После смерти писателя рукопись 32 года хранилась в банковской ячейке. Сам Набоков в завещании просил уничтожить роман, но его жене не раз приходилось нарушать его авторскую волю…

Картонные карточки лежали в огне плотной стопкой и оттого все не загорались.

Только по углам немного начали тлеть. Набоков всегда писал на таких карточках, примерно по 500 слов на каждой, и не по порядку, а отдельными кусками, чтобы на последнем этапе сложить из них мозаику романа. На том картоне, что теперь был брошен в камин, содержался почти оконченный роман «Лолита», которым Набоков чаял потрясти мир. И вот теперь, в последний момент, он засомневался… Ну да, он всегда мечтал написать не только шедевр (что ему удавалось и раньше), а еще и бестселлер. И нашел беспроигрышный сюжет — о любви немолодого мужчины к 12-летней девочке… Это, безусловно, вызовет фурор. Но кто знает, как еще обернется дело? Готов ли читатель воспринять все это как чистый плод писательской фантазии?

Словом, Владимир Владимирович отправил рукопись в камин и, чтоб не смотреть, как горит плод его многомесячного труда, вышел из комнаты.

Но туда вошла Вера. Она мгновенно оценила ситуацию, сняла жакет, набросила его на тлеющие карточки и, не медля ни секунды, выгребла все это из огня.

Слишком много труда она вложила в этот роман, чтобы дать ему пропасть вот так, ни за грош. Вера сидела за рулем, когда Набоков захотел сочинять в дороге, переезжая из города в город по всему маршруту Гумберта Гумберта. Сам Владимир Владимирович не умел водить машину. Равно как и печатать на машинке, складывать зонт, а также географическую карту. Он сидел со своими карточками на заднем сиденье их «Бьюика» и писал. Это, впрочем, было для него нормально, он не любил работать за письменным столом. На диване, в ванной, где угодно, но только не за столом.

За столом всегда сидела Вера и перепечатывала рукописи.

И вот «Лолита» была спасена. Карточки Вера водрузила на прежнее место. Владимир Владимирович принял это как данность. Не обрадовался и не расстроился. Просто стал писать дальше. И вскоре закончил рукопись… Вера принялась обзванивать издателей. Набоков стоял рядом и слушал, как она ведет переговоры — пользоваться телефоном он тоже не умел. Или делал вид, что не умеет.

Четыре американских издательства одно за другим отказались публиковать роман. Дело было в середине пятидесятых, и до сексуальной революции оставалось еще лет десять. В конце концов «Лолиту» напечатали в Европе. Нашелся один отчаянный француз-издатель, рискнувший репутацией. И началось… Скандал разразился грандиозный.

В.В.Набоков с матерью Е.И.Набоковой и дядей В.И.Рукавишниковым
В.В.Набоков с матерью Е.И.Набоковой и дядей В.И.Рукавишниковым
Фото: ИТАР-ТАСС

Страсти вокруг «Лолиты» бушевали даже в палате общин английского парламента. В тот день вообще-то были назначены слушания о Суэцком кризисе, но когда один депутат робко напомнил об этом, ему ответили: «Это дело не срочное, подождет. Сейчас важнее определить позицию по роману этого Набокова».

Через три года публикацию «Лолиты» разрешили и в США. И хотя газеты пестрели заголовками: «Старая растленная Европа развращает молодую чистую Америку!» — набоковский роман лидировал по продажам (позже его потеснил с первых позиций другой роман русского писателя — «Доктор Живаго», сделавшийся широко известным из-за скандала, связанного с отказом Пастернака от Нобелевской премии). А через три года Стэнли Кубрик взялся за экранизацию. Правда, все хотел придумать для фильма хеппи- энд.

«Какой же у такой истории может быть хеппи-энд? — удивлялся Набоков. — И кто после этого развратитель и злодей, я или Кубрик?»

Он заработал на своем романе около четверти миллиона долларов (огромные по тем временам деньги) и еще 200 тысяч получил за экранизацию. Словом, в одночасье превратился в человека состоятельного. И при этом умудрился даже не потерять работу в университете, где преподавал литературу. Только один возмущенный родитель написал ректору письмо: «Я запретил своей дочери записываться на курс, который ведет этот страшный человек. Я не хочу, чтобы однажды она пришла на консультацию и оказалась с ним один на один». Остальные не стали ничего предпринимать. Пожалуй, на лекциях Набокова сделалось только многолюднее.

Его репутацию спасло одно интервью. Набоков сказал тогда: «В действительности я не встречал никаких Лолит, — и обернулся к жене: — Не правда ли, дорогая?» Вера кивнула, да так внушительно и с таким достоинством, что сомнений в ее правдивости у журналиста не осталось никаких. О чем публика и была извещена со всей возможной убедительностью…

РУССКИЕ АНГЛИЧАНЕ

Он, впрочем, еще немного подразнил публику в своем автобиографическом романе «Другие берега» описанием своей детской любви к «прелестной, абрикосово-загорелой» девочке Зине, дочери сербского врача, и еще к французской девочке Колетт, повстречавшейся ему на пляже в Биаррице, куда 10-летний Владимир ездил с родителями: «Как-то мы оба наклонились над морской звездой, витые концы ее локонов защекотали мне ухо, и вдруг она поцеловала меня в щеку.

От волнения я мог только пробормотать: «Ах ты, обезьянка...» Лолит Владимир Владимирович, следовательно, встречал, но они так и остались там, где им положено: в его хрустальном, благополучном русском детстве.

Он родился в доме номер 47 на Большой Морской 23 апреля 1899 года — в один день с Шекспиром и через 100 лет после Пушкина, как сам любил подчеркивать. Этот розовый гранитный особняк так и останется его единственным настоящим домом — с тех пор как Набоков уехал из России, он бесконечно скитался...

В их доме царили необычные порядки. Это был англоманский дом, где детей прежде учили говорить и писать по- английски и только потом по-русски.

Страсть к энтомологии Владимиру передалась от отца. Это хобби было данью англомании, царившей в их доме. 1908 г.
Страсть к энтомологии Владимиру передалась от отца. Это хобби было данью англомании, царившей в их доме. 1908 г.
Фото: РИА «Новости»,

Набоковы одевались по-английски, садились за стол по-английски и по-английски проводили досуг: шахматы, теннис, бокс… Кроме того, в доме имелись телефон и ванна — в те времена большая редкость и тоже дань англицизму. Кстати, Владимира в семье на английский манер звали Лоди.

В домашней библиотеке насчитывалось 11 тысяч книг, в том числе научных. Особенно много — по энтомологии, к которой отец питал настоящую страсть и сумел привить ее Владимиру (тот был старшим, кроме него в семье было еще четверо детей). Отец, Владимир Дмитриевич (сын министра юстиции еще при Александре II), был юрист, один из лидеров оппозиционной Конституционно-демократической партии, член I Государственной думы. Когда думу распустили, депутат Набоков пытался протестовать и был определен на три месяца под арест, в «Кресты».

Писал оттуда жене: «Скажи Лоди, что в тюремном дворе я видел капустницу».

Часто бывавший у Набоковых журналист Гессен писал: «У меня сложилось впечатление о крайне ненормальном воспитании детей, скованном мертвящими великосветскими условностями». Англизированная сдержанность всех членов семьи многими понималась как надменность, холодность и снобизм. Набокова позже не раз упрекали в том, что он презирает людей, смотрит на них как на насекомых, с хладнокровным любопытством энтомолога. Ему ставили в упрек манеру не узнавать знакомых, путать их имена, насмехаться публично и печатно над теми, кто ему симпатизировал… Как-то раз Бунин, обидевшись на него, сказал: «Такие, как вы, всегда умирают в полном одиночестве...»

В 17 лет Набоков сделался миллионером.

Его дядя по матери, золотопромышленник Василий Руковишников, умер бездетным и оставил ему свое имущество: миллион рублей на банковском счету и имение Рождествено, тянущее еще тысяч на 150. А вот итальянскую виллу возле города Раи Руковишников отписал приятелю, считая, что с такой малостью семья безболезненно расстанется. Как же горько усмехался Владимир через несколько лет, когда бездомный и почти нищий проезжал мимо этой виллы, что могла стать его прибежищем в эмиграции…

Дядюшкиным миллионом он воспользоваться не успел. Меньше чем через год случилась революция. В феврале 1917-го можно было перевести деньги в швейцарский банк. Но отец, сделавшийся управляющим делами Временного правительства, счел это непатриотичным.

После октябрьского переворота вся семья спешно отбыла в Крым чуть ли не последним поездом, увозя с собой только небольшую коробку с материными драгоценностями. Интересно, что от поезда Владимир чуть не отстал. Он прогуливался по перрону, как всегда, в белых гетрах, в котелке и с щегольской тростью в руке. И уронил трость на рельсы. Честь истинного денди не позволяла ему смириться с потерей. Поезд тронулся, Набоков, переждав его, ловко спрыгнул на рельсы, поднял трость и упругим спортивным бегом догнал последний вагон, куда ему, к счастью, помогли взобраться.

И вот Набоковы в Крыму. Отец занял пост министра юстиции в Крымском краевом правительстве. Владимир твердо решил вступить в Добровольческую армию.

Но… не раньше зимы, а до тех пор половить крымских бабочек. Пока он собирался, красные стали наступать на Крым. Началась эвакуация. Отцу, как министру, предоставили две каюты на корабле «Надежда», идущем в Англию. Как писал Набоков: «Порт уже был захвачен большевиками, шла беспорядочная стрельба, ее звук, последний звук России, стал замирать... и я старался сосредоточить мысли на шахматной партии, которую играл с отцом». Они играли, запершись в каюте. Потерянную ладью им заменяла покерная фишка…

Дальше был Кембридж, отделение зоологии. Владимир думал сделаться профессиональным энтомологом, да не выдержал лабораторных занятий, где надо было резать живую рыбу. Пришлось спешно переводиться на гуманитарный курс. Стихи, между прочим, Владимир начал писать еще в России.

С Верой Слоним они поразительно подходили друг другу
С Верой Слоним они поразительно подходили друг другу
Фото: Fotobank

Теперь, в Кембридже, он взялся переводить на русский язык «Алису в стране чудес».

Потом был Берлин, куда перебралась вся семья Набоковых. Отец служил редактором русской газеты «Руль». Владимир подрабатывал там, составляя шахматные задачи и кроссворды, а порой печатал стихи и рассказы под псевдонимом Сирин. Еще давал уроки тенниса и плавания, снимался статистом в кино, служил голкипером в футбольной команде… Жили, в общем, неплохо. Пока не случилось несчастье.

В марте 1922 года в здании берлинской филармонии был убит отец Набокова. Это произошло на лекции главы партии кадетов Павла Милюкова. Милюкова многие ненавидели и винили в гибели России. И вот двое монархистов открыли по нему стрельбу. Владимир Дмитриевич (который, к слову, с Милюковым давно во взглядах разошелся и из кадетов вышел) бросился на одного из нападавших, надеясь вырубить его боксерским хуком.

И был застрелен в упор.

Владимира поглотила депрессия. Летом он пытался спастись от нее во Франции, работая на виноградниках, — не помогло. Зато осенью вернулся к семье в Берлин и тут-то нашел свое спасение. Это была она, Вера…

КАКОГО ЦВЕТА БУКВА «М»

Сама Вера не любила рассказывать, как познакомилась с Набоковым. Как-то раз оборвала одного спросившего об этом журналиста: «Вы что, из КГБ?» Она вообще была очень закрытой. Даже более закрытой, чем сам Владимир Владимирович, который об их знакомстве все же рассказывал: это произошло на благотворительном бале.

Вера Слоним была в черной маске с волчьим профилем. Они разговорились, понравились друг другу и сбежали с бала гулять по ночному Берлину. Маску Вера так и не сняла, сказала, что не хочет, чтобы Набоков отвлекался на ее красоту. Вернувшись домой, влюбленный Владимир написал стихотворение «Встреча» о романтической прогулке и маске. Стихотворение было напечатано в «Руле» и попалось Вере на глаза. И тогда она назначила ему свидание.

Набоков, 24 летний спортивный красавец с тонким умным лицом, изысканной, слегка грассирующей речью и ироничным умом, имел у женщин большой успех. Позже он признавался: «У меня было гораздо больше любовных связей (до брака), чем подозревают мои биографы». Впрочем, и тех, что известны биографам, наберется немало.

Еще в России он пережил большую любовь — к соседке по даче Валентине Шульгиной, которой был посвящен первый поэтический сборник Набокова, да и в своей прозе он не раз о ней вспоминал. «Она была небольшого роста, с легкой склонностью к полноте, что благодаря гибкости стана да тонким щиколоткам не только не нарушало, но, напротив, подчеркивало ее живость и грацию». Все лето 1915 года они провели вдвоем, в тенистых и безлюдных аллеях парка. Владимир говорил, что они поженятся, как только он окончит гимназию, а она отвечала: «Глупости». И, как оказалось, была права.

В Петербурге все стало намного сложнее. Дома они встречаться не могли. Для меблированных комнат были слишком чисты и юны. Свидания проходили в синематографах на Невском да в безлюдных музейных залах, где их в любой момент мог застать музейный смотритель.

Бабочки научили Набокова восхищаться совершенством симметрии
Бабочки научили Набокова восхищаться совершенством симметрии
Фото: Fotobank

Все это кончилось так, как и должно было кончиться: любовь дала трещину.

Потом, уже в эмиграции, были другие женщины, много женщин… Набоков был даже дважды помолвлен: с танцовщицей Мариной Шрейбер (она в конце концов отвергла его, нищего студента) и с дальней родственницей Светланой Зиверт, одной из первых красавиц русской колонии в Берлине. Тут уж браку воспротивился ее отец, горный инженер, человек солидный и с достатком. Впрочем, у Набокова был шанс: если бы он нашел постоянную работу, он мог бы со временем рассчитывать на руку Светланы. Владимир даже нашел такую работу — банковского служащего. Продержался там три дня и сбежал… Когда он познакомился с Верой Слоним, сразу три дамы претендовали на его сердце.

Но с этой девушкой — и Владимир сразу это понял — все было как-то по-другому. Они поразительно подходили друг другу. Прежде всего Набоков был синестетиком, то есть обладал «цветным слухом». Каждая буква имела для него свой цвет. Причем он немного менялся в зависимости от шрифта, которым эта буква была напечатана. Вера обладала тем же свойством. Кстати, сын Дмитрий, родившийся у них вскоре после свадьбы, тоже оказался синестетиком. Набоков как-то рассказывал знакомым, что у него самого буква «м» — фланелевая, розовая, у Веры — голубая, а у сына в результате смешения родительских генов — розовато-голубая. И тут жена его перебила: «Неправда. У меня «м» клубничного цвета». «Ну вот, все испортила этим своим клубничным цветом!»

— проворчал Набоков.

Ему нравилась даже ее ершистость, колючесть: «Ты вся соткана из маленьких, стрельчатых движений». Ее походка, почерк. Ее поразительное умение видеть мир: плакучая ива казалась Вере похожей на скайтерьера, а соседский дом — на писателя Джойса. «Это трудно объяснить, но что-то в самом деле в этом есть», — говорил Набоков. До знакомства с ним Вера окончила Сорбонну, переводила книги, печаталась… Но, сделавшись женой великого писателя, забросила все свои занятия и посвятила себя ему. Впрочем, подрабатывала то секретарем, то машинисткой, чтобы прокормить семью и дать возможность Владимиру спокойно, без суеты, писать романы…

Он успел написать «Защиту Лужина» и «Отчаяние», когда мирное течение их жизни прервалось: в 1934 году, объединив посты рейхсканцлера и президента, полновластным диктатором Германии сделался Гитлер.

Писатель Набоков В.В., его жена Набокова В.Е., их сын Набоков Д.В. 1960-е годы
Писатель Набоков В.В., его жена Набокова В.Е., их сын Набоков Д.В. 1960-е годы
Фото: ИТАР-ТАСС

Вскоре запылали костры из книг, начались погромы, заработали первые концлагеря. Нужно было уезжать — прежде всего потому, что Вера была еврейкой.

И, как назло, у Набоковых совершенно не было денег. Кое-как удалось отправить Веру с сыном в Прагу. Но Владимир с ними не поехал — возникла идея поискать работу где-нибудь во Франции. О том, чтобы вернуться в Россию, речи не шло. Однажды, впрочем, Набокова посетил некий советский писатель Тарасов-Родионов, автор романа «Шоколад» (о том, как партячейка осуждает товарища за излишнюю любовь к шоколаду). Этот Тарасов-Родионов уговаривал Владимира Владимировича вернуться на родину. «Я поинтересовался, разрешено ли мне будет свободно писать о чем захочу, — вспоминал об этой встрече Набоков.

— Он сказал: я совершенно свободен выбирать любую из многих тем, которые щедро предлагает писателю советская Россия, смогу написать про колхозы, про заводы, про хлопководство — масса захватывающих сюжетов». Между прочим, композитора Прокофьева этот человек все-таки соблазнил ехать в советскую Россию. Набоков же рассудил так: «Вся та Россия, которая нужна мне, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь». Но, видимо, Россия его все-таки не отпускала, и он писал, обращаясь к ней: «Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я беспомощен. Я умираю от слепых наплываний твоих...»

СЛОН — ТОЖЕ КРУПНОЕ ЖИВОТНОЕ

Из Берлина он, вечный странник, уехал в Париж, где наметились кое-какие перспективы.

(И вовремя: его брат, оставшийся в Германии, вскоре попадет в концлагерь и погибнет там.) Жена с сыном по-прежнему оставалась в Праге. И Набоков по одной тайной причине все не спешил их к себе вызывать…

Тайную причину звали Ириной Гваданини, она была дивно хороша собой и очень чувственна. Еще она обожала стихи. Других достоинств, кажется, не имела. Она зарабатывала на жизнь дрессурой и стрижкой пуделей и вообще была заядлой собачницей. Для Набокова, с его требовательным вкусом, это был странный выбор. Впрочем, он и не выбирал — страсть полыхнула лесным пожаром. Жене вскоре обо всем

сообщили (нашлись доброжелатели).
Некоторое время Владимир еще метался между Прагой и Парижем.

В конце концов жена прервала его метания, отправив его к Ирине. Сказала: «Раз так влюблен, поезжай к ней». И не прогадала. Очень скоро Набоков вызвал ее и сына письмом во Францию. Он сделал выбор. Семья была ему слишком дорога...

Ирину Набоков видел потом только однажды. В Канне, на пляже, они с трехлетним Митей собирались искупаться, и тут неожиданно появилась она. Владимир не дал ей объясниться, просто попросил немедленно уехать. И на следующий день отослал любовнице все ее письма. Вера сделала вид, что не знает об эпизоде. Более того, она постаралась избавить мужа от чувства вины, уверяя его, что вся эта история пошла им на пользу, оживила их брак, придала второе дыхание.

С тех пор Набоков уже не просто любил жену: он ее боготворил…

А вскоре семье снова пришлось бежать. В 1940 году на территорию Франции вошли немцы. На последние деньги Набоковы приобрели билеты на громадный роскошный корабль «Шамплен», плывший в Америку. (Следующим рейсом «Шамплен» погибнет — его пустит ко дну немецкая торпеда.) В кошельке у них оставалось 100 долларов. Вера чуть было не отдала их нью-йоркскому таксисту, который, к счастью, не стал пользоваться ее неопытностью и дал сдачу — 99 долларов 10 центов. И начался для Набокова долгий, мучительный поиск работы. Как русский писатель он был в Америке неизвестен. Что ж, перешел на английский и с тех пор писал только английские романы. Они тоже, впрочем, до поры до времени были никому не нужны.
Место преподавателя русской литературы в женском колледже в Уэлсли было не ахти каким подарком судьбы, и все-таки это было спасение.

Платили Набокову мало, аудитория состояла из молоденьких американских простушек. А он дважды в неделю читал им стихи по-русски и втолковывал, что хороший писатель дает урок стиля, а не сопереживания, что литературу надо воспринимать чувственно: на вкус и цвет... Сам над собой иронизировал, что тем самым «приколачивает гвозди золотыми часами». Студенткам он нравился, хотя они иной раз и краснели, когда Набоков вдруг сообщал им между делом, что ему нравятся женщины с маленькой грудью или что-то еще в этом роде.

Вскоре Набоков получил еще и место в энтомологической лаборатории Гарвардского музея сравнительной зоологии.

Его позвали изучать бабочек, и это привело Набокова в восторг. «Четыре дня в неделю провожу за микроскопом в моей изумительной энтомологической лаборатории. Я описал несколько видов бабочек, один из которых поймал сам, в совершенно баснословном ущелье, в горах Аризоны. Работа моя упоительная: знать, что орган, который рассматриваешь, до тебя никто не видел, прослеживать соотношения, которые никому до тебя не приходили в голову, погружаться в дивный хрустальный мир микроскопа — все это так завлекательно, что и сказать не могу». Он, самоучка (если не считать нескольких месяцев изучения зоологии в Кембридже), сумел сделаться за несколько лет работы в лаборатории уникальным специалистом по бабочкам-голубянкам, и его научный вклад в этой области до сих пор никто не превзошел.

И все-таки Набоков не оставлял мысли преподавать в том же Гарварде литературу. Ну хотя бы чтобы не забивать больше гвозди золотыми часами в Уэлсли. Но воспротивился влиятельный гарвардский профессор-лингвист Роман Якобсон, тоже эмигрант из России. Якобсону говорили, что Набоков — крупный русский писатель. Тот остроумно возражал, что слон — тоже крупное животное, однако же слона не приглашают преподавать зоологию.

Зато со временем Владимира Владимировича пригласил читать лекции по литературе другой университет, Корнельский. Конечно, похуже Гарварда, но уж точно лучше колледжа в Уэлсли. Очень скоро Набоков завоевал славу самого эксцентричного преподавателя во всем университете. То он требовал досконального знания текстов, и тогда студенты должны были не задумываясь отвечать, какого цвета обои в спальне Каренина.

А то вдруг на консультации ответил одной девице, признавшейся, что не все успела прочесть по программе: «Жизнь прекрасна. Жизнь печальна. Вот и все, что вам нужно знать». Он никогда не любил Достоевского и всячески старался внушить это чувство своим ученикам. Например, в клочья рвал на лекциях томики Достоевского. Доставалось также писателям Томасу Манну и Рильке, которых Набоков именовал не иначе как литературными ничтожествами.

Но больше всего недоумений и разговоров вызывало то, что Набоков никогда не приходил на лекции один: его постоянно сопровождала Вера. К этому времени она уже совершенно поседела, хотя по-прежнему оставалась красавицей с точеной фигуркой и алебастровой кожей.

Набоков же заметно сдал, сделался грузен. Она вела его под локоть до самой кафедры, при этом сама несла стопочку необходимых книг. Усаживала его и сама садилась рядом. Владимир Владимирович при студентах называл ее «мой ассистент». Например, «мой ассистент сейчас напишет на доске цитату». Сам он на доске не писал никогда. Поговаривали, что у него аллергия на мел. Или что он давно ослеп и жена водит его как поводырь. Ходили и вовсе нелепые слухи, что постаревшая Вера удерживает при себе мужа, угрожая пистолетом, который постоянно носит в дамской сумочке.
На самом деле к старости они сроднились еще больше, чем когда-то во времена бурной любви. Набоков не мог и часа провести без жены. Вера была его аудиторией, он читал свои лекции для нее. Потому что никто другой не мог сравниться с ней в искусстве понимания…
Последнюю лекцию в Корнельском университете Набоков прочел 19 января 1959 года.

К этому времени «Лолита» избавила его от необходимости добывать хлеб насущный. Решено было ехать в Европу. В Америке их ничто не удерживало: как это ни удивительно, но за 20 лет жизни там Набоковы так и не обзавелись собственным домом... И когда сына Митю спрашивали, где он живет, мальчик отвечал: «В маленьких домах около дорог». Это были мотели, меблированные комнаты, общежития… Единственным домом Набокова так и остался розовый гранитный особняк на Большой Морской.

Вот и в швейцарском Монтре, который супруги избрали для проживания (Владимир Владимирович говорил, что еще в студенческие годы бывал там и место поразило его «совершенно русским запахом здешней еловой глуши»), они поселились в отеле «Палас», на берегу Женевского озера.

Памятник Набокову перед отелем «Палас» в Монтре, ставшим последним прибежищем великого писателя
Памятник Набокову перед отелем «Палас» в Монтре, ставшим последним прибежищем великого писателя
Фото: www.fairmont.com/montreux

И этот отель стал последним прибежищем великого писателя.

В окрестностях водились замечательные бабочки... Набоков часами гонялся за ними. Интересно, что однажды некий поклонник застал его с сачком в руках спешащим в отель. Оказалось, Владимир Владимирович идет звать Веру. Он выследил какую-то особо редкую разновидность, но не захотел ловить один. Свидетельницей его триумфа должна была непременно стать жена...

Это было самое счастливое время их жизни, если не брать детство. Покой, красота, неторопливые занятия литературой и энтомологией... Но Набокову здесь постоянно снились, как он говорил, «тихие уютные кошмары»: покойные отец, мать и брат. Они являлись ему с хмурыми, подавленными лицами и молчаливо обступали его.

Набоков знал, что скоро последует за ними… Впрочем, он ничего не боялся: «Ничто земное не имеет реального смысла, и смерть — это всего лишь вопрос стиля, простой литературный прием, разрешение музыкальной темы».

Однажды на очередной охоте за бабочками Владимир Владимирович неудачно упал, сильно ударился об камень. С тех пор начались проблемы с легкими. Набоков проболел 2 года и умер в клинике в Лозанне. Последними его словами в полубреду были: «Некоторые бабочки уже, наверное, начали взлетать...»

Вера пережила мужа на 14 лет. По­немногу переводила его английские книги на русский. (Тем же самым, и даже более успешно, стал заниматься и сын Дмитрий.) Как-то раз она сказала одному журналисту, писавшему о Набокове: «Чем больше вы упустите все, что связано со мной, тем ближе вы будете к истине...»

Она бы, наверное, рассердилась, если б ей сказали, что на ее могиле напишут: «Жена, муза и агент». Она скорее чувствовала себя его тенью...

ПОСЛЕДНИЙ РОМАН

Бабочки научили Набокова восхищаться совершенством симметрии. Случайно так вышло или нет, но его литературное наследие тоже симметрично. Владимир Владимирович написал восемь романов по-русски плюс незаконченный «Solus Rex» и восемь романов по-английски плюс незаконченный «Лаура и ее оригинал». Он, впрочем, очень хотел его завершить, просто не успел. Карточки с разрозненными кусками так и не были сложены в стройную мозаику.

В последний момент Набоков завещал их уничтожить — он не терпел незаконченности, неотделанности… Но ни у вдовы, ни у сына рука на рукопись так и не поднялась. В каждом интервью их спрашивали, что же они намерены делать с романом. До последнего времени определенного ответа на этот вопрос не было. И все-таки сын решил опубликовать «Лауру». Может быть, потому, что кое-кто из литературоведов, которым довелось ознакомиться с рукописью, посчитал, что это — лучшее из того, что когда-либо написал Набоков… Известно, что сюжет строится вокруг чрезвычайно толстого ученого по имени Филип Уайлд, его распутной жены Флоры и женщины, которую он когда-то любил. И при этом роман — о смерти. На английском «Лаура и ее оригинал» вышла на днях. А вскоре, уже в декабре, появится и русский перевод. Ждать осталось недолго…

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог