«Люся ничего не ответила, она вообще перестала со мной разговаривать, а на другой день улетела в Ленинград. Я сначала ничего не понял… Взял билет и полетел за ней. Приезжаю, стучусь в ее номер: «Что случилось? Почему ты уехала?» — «Разве ты не понимаешь...» И она мне еще лет десять эту девушку припоминала», — рассказывает бывший муж актрисы, композитор, пианист Константин Купервейс.
— Константин, помните, как вы познакомились с Людмилой Марковной?
— Конечно. Это 1973 год. Я — пианист в эстрадном оркестре под управлением Александра Горбатых, мне всего 23 года. После выступления Людмила Марковна подходит ко мне и говорит: «Вы великолепный пианист!» От похвалы знаменитой актрисы я даже покраснел… Мы разговорились, я дал ей кассету с оперой «Иисус Христос — суперзвезда», о которой в то время много говорили. Эту кассету она мне вернула через месяц с небольшим, на Московском кинофестивале, с грустью сказав: «У меня умер папа… Знаете, он слушал кассету за несколько дней до своего ухода». Еще Люся неожиданно пригласила меня в пресс-бар кинофестиваля, где собирались актеры, заграничные гости. Готовясь пойти туда, я надел все лучшее, взял последние десять рублей и волновался, что не хватит. А потом я ее провожал домой, мы гуляли по ночной Москве, как сейчас помню, это было 22 июля… Я решился пригласить Люсю на свой день рождения, который отмечал с родителями, они жили в хрущевке в Люблино. Мы, конечно, волновались. Все-таки звезда… Она нам рассказывала о фильме Лукино Висконти, который недавно посмотрела. Мы слушали, раскрыв рты. Люся тогда казалась мне каким-то человеком из другого мира. При этом она вела себя просто, естественно, даже спела нам, великолепно играла на рояле… Потом я был приглашен на озвучание фильма «Дети Ванюшина», где Гурченко меня представила другим актерам — Борису Андрееву, Александру Кайдановскому, Валентине Серовой… Сказала: «А это Константин, прекрасный музыкант…» И потом, на протяжении многих лет, как бы хорошо я ни играл, ни одной похвалы от нее больше не услышал. После этой встречи я снова пошел провожать ее домой, и Люся предложила подняться в квартиру, «попить кофе»...
— А она знала, что вы женаты?
— Конечно, знала. Но я ей объяснил, что мой брак — это уже формальность, мы с женой на тот момент уже не жили вместе. И детей не было. Я же Люсю вообще ни о чем не спрашивал. Знал, что она жила до этого с Кобзоном, что они расстались. Я сам с ним знаком не был. Но когда мы в каких-то общественных местах сталкивались, он всегда очень внимательно на меня смотрел. Я этого взгляда не понимал. Позже, через много лет, мне кто-то передал, что Кобзон удивлялся, как Купервейс смог прожить с Гурченко столько лет. Кстати, когда я разводился, Люся поехала к зданию загса вместе со мной, поддержать меня. И, не выходя из такси, ждала за поворотом. Наказала мне: «Только обязательно верни свою фамилию!» До этого я носил фамилию жены, Михайлов. (Это девичья фамилия моей мамы.) Мы же с Люсей в загс не собирались. Она мне сразу поставила два условия: что детей у нас не будет и что мы не будем расписываться. Сказала: «Штампов в паспорте у меня достаточно». Но, надо отдать ей должное, она не скрывала наши отношения. Сразу познакомила меня с руководителем Театра киноактера Львом Рудником. Мы поздоровались, а когда я отошел, он сказал Гурченко: «Да, Люся… Моложе у тебя еще не было!»
— Значит, вы так и не поженились официально?
— Зато у нас был медовый месяц. В Севастополе. Я отправился туда в отпуск, а Люся приехала ко мне на недельку со съемок. А там же у меня условий не было никаких. Я жил у дяди Левы и тети Софы, в фанерном домике, туалет на улице, душа нет, просто умывальник на улице. Я волновался: как же смогу там принять Люсю? Но она, казалось, даже рада была этой простоте. Ходила ненакрашенная, никто ее не узнавал, мы купались, ели виноград. А когда мы собрались в ресторан, она взяла кусок сатина в магазине, совершенно простого, в горошек, попросила иголку у тети Софы и за несколько часов сшила себе платье. И мне рубашку, с какими-то погонами, вышивкой, все модно, все красиво. Шить она здорово умела. И ее наряды до сих пор являются эталоном стиля. Ну а Севастополь у нас закончился плохо. Мы сидели на пляже, и я обратил внимание на девушку с красивыми длинными волосами: «Смотри, какая интересная девочка сидит!» Люся ничего не ответила, она вообще перестала со мной разговаривать, а на другой день улетела в Ленинград. Я сначала ничего не понял… Взял билет и полетел за ней. Приезжаю, стучусь в ее номер: «Что случилось? Почему ты уехала?» — «Разве ты не понимаешь…» И она мне еще лет десять эту девушку припоминала. Этот случай очень помог мне в дальнейшей совместной жизни. Вскоре я насовсем переехал жить к Люсе. Вышло так: она повесила в шкафу среди своих платьев мою рубашку, и я понял: это приглашение переезжать.
— В каких условиях тогда жила известная советская кинозвезда?
— В очень скромных. У нее была двухкомнатная квартира у метро «Маяковская», в которой жили она, ее мама и 14-летняя дочка. Мама переселилась к Люсе после смерти отца. Я не знал Марка Гавриловича, но Люся много рассказывала о нем. Характер у него был еще покруче, чем у нее самой. Марк Гаврилович мог взять в руки ножик и запустить его в дверной косяк, особенно если махнет рюмочку. В конце концов Люсина мать пошла к врачу, дала ему пятьдесят рублей и попросила: «Скажите моему Марку, что если он выпьет хоть рюмку, то умрет!» И он поверил. Вот такой доверчивый был и даже наивный, смешной в каких-то ситуациях… Люся очень тяжело переживала его уход, взяла к нам пинчера Федю, папиного любимца. Но песик до того переживал потерю хозяина, что так ни к кому и не привык, рычал на всех…
— А как у вас сложились отношения с мамой Людмилы Марковны?
— С Еленой Александровной, ее еще называли Лелей, все годы мы жили дружно. Если Люся уезжала на съемки, мы с тещей могли посидеть за рюмкой на кухне, поговорить. Один раз я, выезжая из гаража на новых «Жигулях», зацепил накладку на колесе. Дело в том, что прав ни у меня, ни у Люси еще тогда не было, я просто думал поучиться. Мне не хотелось, чтобы Люся обо всем узнала, не хотелось показать ей, что я не умею водить машину. И я вспомнил, что в одном дворе видел заброшенный разбитый автомобиль. Я сказал Леле, что надеюсь снять с него накладку. Так она поехала со мной, да еще и широкую шубу надела, чтобы спрятать под ней деталь. Но когда мы приехали, ничего нужного там уже не было, все до нас разобрали.
— А как на ваше появление отреагировала дочка Гурченко?
— Она тоже сразу как-то потянулась ко мне. Довольно скоро стала звать меня просто Костя, потом спросила, можно ли называть меня папой. Я сказал — можно. Люся до того обрадовалась, что мы даже отметили это в ресторане. В школе девочка училась средне. Однажды открываю тетрадь, а там написано «кракадил»… В школу постоянно ходил я, хотя дочь, считай, всего на десяток лет меня моложе. Отрастил бороду, бакенбарды, старался выглядеть старше, солиднее… Пытался заниматься с Машей. Но способностей и вообще интереса к учебе она не проявляла. Окончив школу, Маша очень быстро вышла замуж за одноклассника, рано родила детей, одного за другим, получила профессию медсестры. Казалось, ей все карты в руки, но не получилось ни семьи, ни материнства, все как-то не сложилось… Почему? В отличие от многих, я не виню в этом Гурченко. Она работала, приезжала со съемок, бросалась к Маше. А Маше было все равно... Когда дочь вышла замуж, Люся ей справила шикарную свадьбу в «Национале», отписала на нее квартиру. Она выполнила все свои обязанности. И, тем более, не вина Люси, что так трагически оборвалась жизнь ее внука, Марка.
— Это ведь была идея Гурченко, назвать внука именно так?
— Она дочери поставила условие: если Марком не назовешь, в дом вообще не заходи. Когда Маше пришло время рожать, она позвонила мне. Я отвез ее в роддом, сидел там, и когда все случилось, побежал домой. Люся принимала ванну. Я ей говорю: «Родила, мальчика»! Она: «Марка!» Ну конечно, Люся испытывала волнение, она даже плакала, когда внука на руки взяла. Но, по большому счету, она с внуками развлекалась. Красиво их одеть, сфотографировать… А потом снова жить как актриса, а не как мать или бабушка, и чтоб все ее оставили в покое. Надо было видеть Люсю, когда она получала роль. Все! Люся — космонавт, она готовится к важному заданию, все вокруг — обслуживающий персонал. Она ничего в такие моменты не могла делать. Все делали Леля и я. Она, кстати, отлично готовила. Великолепно варила борщ, пекла «Наполеон». И, конечно, жарила Люсину любимую картошку. Люся могла ее съесть даже ночью, она вообще на диетах не сидела.
— Получается, вся ваша жизнь в эти девятнадцать лет строилась вокруг нужд Люси?
— Почему же, я работал в московской эстраде, у меня был свой коллектив. Выступали вместе с Майей Кристалинской, Роксаной Бабаян, я аккомпанировал даже самому Утесову. Но, конечно, если Люсе требовалось, все бросал и ехал. У нас было много поездок. Мы с ней исколесили весь Казахстан, всю Киргизию. Зарабатывали на новенькие «Жигули». Помню такое место, Дунгановка. Вот нас привезла машина… Клуб стоит, а вокруг на много километров никого нет, откуда пришли люди, непонятно. Но снега на валенках у зрителей было так много, что за все время концерта он не успевал полностью растаять. Помню, Люсе пришлось петь чуть ли не в трамвайный микрофончик, который скрипел и щелкал. И ничего, люди три концерта подряд готовы были слушать! Еще помню, какой Люсе там подарили цветочек — пластмассовый, побрызганный духами. Меня поражало, что даже в таких клубах Люся работала точно так же, как в киноконцертном зале «Россия» или как на гастролях в Америке...
— А где вы жили, когда забирались в такую глушь?
— Как правило, нам предоставляли правительственные охотничьи домики. И это было лучше, чем в каком-нибудь городе в гостинице, где мы не имели права жить в одном номере, потому что не расписаны. Но Люся просто брала для нас два номера, а жили мы в одном.
— Константин, а сколько лет у вас с Людмилой Марковной все было хорошо?
— Первые лет пятнадцать. Нам все вокруг говорили: «Вы прекрасная пара! Вы идеальная пара!» Потому что везде вместе, всегда в полном согласии. Но это ведь строилось на том, что у меня было «мы», «мы с Люсей», а никакого «я» не было. Я не рассуждал. Я знал, что она думает, и уже начал думать как она. Когда на съемках «Мамы» Олег Попов сломал ей ногу коньком, Люся много месяцев ходила в гипсе и на костылях. С костылями же она поехала сниматься в Бухарест, и я с ней. И вот актриса Гурченко стоит в кадре, а я незаметно за ее спиной за талию ее держу, чтобы Люся не упала. Я полгода боялся лишний раз выйти из дома, потому что она не могла без моей помощи передвигаться.
— Она была благодарна?
— Да. Но при этом у нее постоянно случались заскоки, ревность, и меня это беспокоило. Однажды, в самом начале наших отношений, мы были у ее друга, Паши Леонидова. И его дочь, такая красивая еврейка, сказала мне: «Пойдем покурим». Я вышел, мы с ней покурили, поговорили про Израиль. Когда я вернулся, обнаружил, что Люся взяла такси и уехала. Я поймал машину и гнался за ней до дома… В другой раз, уже в самом конце наших отношений, я случайно встретил свою первую любовь в аэропорту, и Люся увидела, что я тепло разговариваю с какой-то женщиной. Мы объяснили, что учились вместе… Но это не помогло. Мы сидели в ВИП-зале аэропорта. И вдруг Гурченко сняла кольцо с сапфиром, которое я ей подарил, раз — и выбросила! Мне пришлось его искать, все пассажиры с удивлением на нас смотрели… Ревность Люси, ее подозрительность осложняли нам жизнь. К тому же после таких историй она могла несколько дней со мной не разговаривать. Голос она вообще никогда не повышала…
— А вы Людмилу Марковну не ревновали?
— Меня пытались заставить ее ревновать, звонили… Вообще, Люся никогда сама трубку не брала. Сначала я или Леля узнавали, кто звонит. Беру трубку, а мне говорят что-то вроде: «Ваша жена сейчас спит с моим мужем! Примите меры!» Я на такое вообще не реагировал, даже если Люся на гастролях и я не знаю, с кем она сейчас и где. Мне и не надо было, чтоб она все время думала только обо мне, я ей верил. И совершенно спокойно относился к тому, что Люся дружила преимущественно с мужчинами. Например, с Никулиным. Я помню, как долго не мог сдать на права, и сказал об этом Юрию Владимировичу. Мы тогда в его «Волге» ехали по шоссе. Он говорит: «Где сдаешь? Поехали!» Мы приезжаем в это ГАИ. Никулин говорит: «Непорядок, ребята!» Он еще даже не успел закончить эту фразу, как мне выдали права. Потому что народная любовь к нему была неописуемой.
Еще помню, как мы с Люсей постоянно ездили на дачу к Михалковым. Там играли в футбол. Как-то мне Никита Сергеевич дает кирзовые сапоги, я их надеваю и чувствую, что из подошвы торчит гвоздь. Но я даже не решился ничего сказать. Так и бегал с гвоздем по футбольному полю. Пожалуй, Михалков был одним из немногих, кого Гурченко по-настоящему уважала. Еще одному другу, Эльдару Рязанову, долго не могла простить, что в «Иронии судьбы...» он снял не ее. Это действительно была тяжелая ситуация. Люся прошла пробы вместе с Андреем Мироновым. Они собирались у нас дома, репетировали, фантазировали. И вдруг они узнают, что уже идут съемки с Брыльской и Мягковым. Люся рыдала: «Ну ты взял другую актрису, так ты хоть позвони, скажи! Никогда не прощу Рязанову». Но когда он пригласил ее в «Вокзал для двоих», Люся прочитала сценарий и говорит: «Ну как можно отказаться?» По-моему, Рязанов был чуть ли не единственным, с кем Люся никогда не спорила на съемочной площадке. А обычно это были такие баталии! Она все хотела делать по-своему. Во время съемок «Любимой женщины механика Гаврилова» она так сильно разругалась с режиссером Петром Тодоровским, что они совсем перестали друг с другом разговаривать. И в таких условиях картина продолжала сниматься. Гурченко всегда знала лучше звуковиков, лучше осветителей, ассистентов, как что сделать. Но ведь у нее и правда был огромный опыт. Зайдет в съемочный павильон: «Так, вот этот бэбик убрать. Вниз розовую ткань. Так, а здесь что у вас стоит, какой, 28-й? Нет, поставьте 30-й. Здесь свет прямой, тут верхний, нижний уберите». Зайдет к звукорежиссеру: «Что за микрофон, «АКГ»? Нет, мне только «Синхайзер», вот это уберите, компрессор поставьте на шесть». Они на нее смотрят вот такими глазами, а потом выходит, что все ее замечания и советы — дельные.
— Знаю, Людмила Марковна никогда не гнушалась общаться с простым народом.
— Вот поэтому-то гримеры да костюмеры ее и обожали, знали все ее привычки, приносили ей пирожки. Еще в наш дом приезжала «Валя из Шуи», так мы ее называли дома. Валя тяжело работала на ткацком комбинате, у нее руки были как у Валуева. Она привозила десять сумок солений-варений и еще рулоны тканей. И Люся почему-то пускала ее домой… Еще был Сережа. Он сидел в тюрьме, и как только вышел — сразу отправился на Люсин концерт. Он куда только не проникал, был на всех ее выступлениях, даже в закрытых городах физиков, куда мы сами въезжали по пропускам. В Североморске, чтобы попасть на концерт, он спрятался в хлебном фургоне. Этот Сережа один раз помогал мне перегнать машину. Мы ее купили в Нижнем Тагиле и трое суток ехали на ней до Москвы. Нас начал преследовать «КамАЗ». Они видят: машина без номеров, хотели у нас ее отобрать. Тогда Сережа купил топор в поселковом магазине и спал с ним в обнимку, когда мы останавливались на ночь. Он вообще готов был за Люсины интересы убить. Сережа стал вожаком всех Люсиных поклонников. При этом в ее присутствии становился мягким, шелковым. Как и многие…
— А вы когда-нибудь пробовали спорить с Людмилой Марковной?
— Конечно, я даже раз ее любимый телефон разбил. Это когда мы должны были ехать в Тольятти. Я обо всем договорился, были запланированы концерты, билеты все проданы… Все переговоры вел я, я был ее продюсером. Но, принимая решение, всегда с ней советовался. Но в этот раз я что-то упустил, чем вызвал обратную реакцию: «Ты договаривался, ты и выступай. А я посижу дома». И когда она стала настаивать, что не поедет, я, разговаривая по телефону, вдруг бросил его на пол. Тут Люся так с интересом на меня посмотрела и говорит: «Это что, восстание рабов?» Я говорю: «Да, теперь мое имя Спартак». И Люся поехала. В общем, я постепенно начал «просыпаться» и проявлять себя как личность, что Люсе категорически не нравилось. Складывались ситуации, когда я брал инициативу на себя — как мужчина, как кормилец и как Люсин продюсер. Но Людмила Марковна рушила все договоренности с партнерами, только чтобы я не был главным. Она этого боялась… Хотя если нужно было пойти к министру и попросить квартиру или машину, то делать это приходилось мне. Люся за всю жизнь ни разу не зашла в кабинет чиновника, ничего не попросила… В общем, постепенно наши взгляды все больше расходились, и в какой-то момент я ушел от нее. Но через пару месяцев она настоятельно предложила мне вернуться, а точнее, приехала за мной. И мы даже повенчались…
— Как это могло произойти?
— Сам удивляюсь и сейчас понимаю, что это был большой грех. Вчера только чуть не убили друг друга, а тут вдруг: «Давай повенчаемся!» Я ответил: «Давай», не понимая всей важности этого таинства. Я ведь даже не был крещен, и Люся, по-моему, не крещеная… А все дело в том, что в 70-х наш медовый месяц прошел в Севастополе. Как я теперь понимаю, Люсе захотелось прочувствовать этот обряд, как актрисе. Мы поехали в Форос, зашли в храм. Батюшка, кроме всего прочего, сообщил нам, что идет пост и венчаться нельзя. Но Люсе все было можно. Он нас обвенчал. А потом мы вернулись в Москву и скоро разошлись уже навсегда, так и не сумев преодолеть сложностей в отношениях. Что ж, теперь я не таю никаких обид, стараюсь не вспоминать плохое и благодарен этой талантливой актрисе и женщине за годы, проведенные вместе. И вот я думаю… То, что у Люси было шесть браков, — это говорит о ее честности. Если она не хотела больше с кем-то жить, расходилась. Я не знаю, что там было вне брака, но пока у нее был муж, она оставалась ему верна.
