Ему уже 75. И в этом возрасте сэр Энтони Хопкинс абсолютно доволен жизнью и собой. Он много работает, много рисует и много музицирует. Не любит отдыхать, не любит пустые разговоры и сегодня может себе позволить отзываться насмешливо о Голливуде. Голливуд сам ищет его и предлагает роли. И какие роли! Из последних — великий и ужасный режиссер, мастер саспенса и человек, заставивший публику бояться по-настоящему, в фильме «Хичкок». Это история отношений мастера с «фабрикой грез» в период создания его главного шедевра — триллера «Психо».
И история его отношений с женой. Альфред Хичкок и Альма были вместе более пятидесяти лет. Она была не только супругой гения, но и соратником, другом, и в конечном итоге именно Альма сделала Хичкока Хичкоком.
Сэр Энтони говорит медленно, долго, обстоятельно и не собирается останавливаться, пока не ответит на вопрос совершенно исчерпывающе, взглянув на проблему со всех сторон. Трудно выдерживать его немигающий взгляд. Как у Ганнибала Лектора. Кто-то спросил давным-давно: «Сложно было научиться не моргать для роли в «Молчании ягнят»?» На что Хопкинс прямо ответил: «Не слышал глупее вопроса. Я просто не моргал!»
— Сомнений не было, когда вам предложили роль Хичкока?
— Надо было решаться, пока я не облысел окончательно. Потом было бы уже поздно. Тут все совпало — предложили роль, у меня было время, ну и волосы еще пока есть на голове, в общем, грех было отказываться. Честно говоря, меня иногда посещают мысли, что пора бы уже на пенсию. Временами я чувствую и усталость, и огромное желание все бросить. Но когда говорю об этом жене, она начинает меня переубеждать. Стелла уверена, что работа — это моя жизнь и без нее я точно умру (Стелла Арройяве — третья жена актера. Они поженились в 2003 году и в марте отметят десятилетний юбилей свадьбы. — Прим. ред.). Я соглашаюсь с ней и берусь за новую роль. Знаете, я уверен, что когда мужчина уходит на пенсию, он начинает слишком много пить и в конечном итоге умирает от стрессов и одиночества. А стресс, который я испытываю на площадке, — здоровый стресс. Любая работа не позволяет человеку расслабляться, а такая, как у меня, — тем более.
Актерская профессия заставляет постоянно тренировать память и держать себя в хорошей форме. Я давно сижу на простой диете — никакого хлеба, никакого риса, ни тостов, ни пасты, почти полностью исключил сахар. Очень просто, очень действенно. Семьдесят пять — не шутка, что тут говорить.
— Остались еще какие-то несыгранные роли? Мечты в актерской профессии?
— Даже не представляю. Вообще, я собираюсь сниматься до 105 лет. Так что я уже не так одержим работой, как в молодости. Наверное, потому, что сейчас роли даются мне гораздо легче. Сегодня я предпочитаю жить как мне нравится и в перерывах немного играть. И, пожалуй, не смог бы снова выйти на сцену театра.
Это тюрьма, это слишком серьезно. Я как-то увидел спящего на первом ряду зрителя, в то время как я на сцене играл короля Лира. С тех пор у меня пропала охота мечтать о шекспировских ролях.
— Про вас говорят, что вы актер, начисто лишенный эго...
— Знал бы я все, что знаю сейчас, когда был молодым! Когда ты молод, все вокруг кажется важным, все вокруг вызывает бурную реакцию. Сейчас смотришь назад и думаешь: «И из-за этого столько шума?» Для меня гораздо важнее моя жена, наши с ней отношения, и я каждый день себе повторяю, что то, чем я занимаюсь, совершенно незначительно. В мире нет ничего существенного, только сама жизнь, потому что так коротка.
— Ну а как же актерство? Вы посвятили ему всю свою жизнь.
— Да, все верно.
Но считать актерскую игру чем-то основополагающим, значимым — да бросьте! Это весело, интересно, но не важно. Актерская работа не несет в себе ничего такого, о чем можно было бы сказать: да, я сделал в своей жизни очень серьезную вещь! Как только ты начинаешь думать, что участвуешь в чем-то значимом, тут же превращаешься в идиота. А уж когда актеры всерьез считают, что они важные персоны, что их мнение что-то значит, даже начинают по-другому разговаривать с окружающими… Это без меня, я — пас! Я сейчас работаю с прекрасными людьми. В фильме «РЭД 2». Хелен Миррен, Брюс Уиллис, Кэтрин Зета-Джонс! Прекрасные, прекрасные люди! С ними так легко играть, просто чудо!
— В ваших отношениях с женой есть что-то общее с тем, какими были отношения Хичкока с Альмой?
— Я думаю, что у нас с женой сложилась очень действенная, очень мощная вещь — хороший брак, крепкие отношения между мужчиной и женщиной.
Женщина умнее, она всегда ведет мужчину. Уж простят меня мужчины, но это правда. У меня жена из Колумбии, у нее испанская, бразильская родня. Это прекрасно, такая энергия! Когда она встречается со своей родней, это просто ураган! Мужчине остается только замолчать и отойти в сторонку. Мне кажется, так же было и у Хичкока с Альмой. Она точно знала, что ему нужно. Чего он хочет, кто он такой. Эгоцентричный, нарциссичный, гениальный, эгоистичный, иногда хладнокровный, авторитарный с актерами и обычный во многом человек. Но гений. Альма понимала это, она была талантливым редактором, и она точно знала, как обращаться с таким мужем.
Иногда она ревновала его, хотя знала, что поводов особенных нет. Пожалуй, лишь Ким Новак могла внушать ей реальные опасения.
— Говорят, вы один из немногих актеров, кто по двести раз повторяет свои тексты, это правда?
— Для роли Хичкока я прочитал много книг, смотрел документальные фильмы, где Хичкок выступает ведущим, слушал и учился говорить так же, как он, снова и снова. Да, раз двести пятьдесят я повторил: «Добрый вечер, я Альфред Хичкок», чтобы сказать это так, как говорил он. У меня свой метод подготовки к роли. Я очень дисциплинированный актер, каждое утро я был абсолютно готов к работе. Оставалось только загримироваться. В случае с Хичкоком — это накладки, на живот, на лицо, на шею.
Грим занимал немного: час — час пятнадцать, так что я смирно сидел в кресле и ждал, пока гримеры и костюмеры закончат свою работу, они художники, их труд надо уважать. Не могу прийти на площадку в кедах и джинсах и через пять минут играть Хичкока. Я должен быть в костюме и в гриме, только так я буду готов к роли. Вот мой метод. Я преподаю студентам в актерской школе. Мы играем Чехова, Теннеси Уильямса, Шекспира. Но я сразу предупредил, что не допущу никаких джинсов, кроссовок, маек, ничего такого. Как можно играть Шекспира в кедах? Не могу в это поверить. И никаких опозданий. Опоздавшие в аудиторию не пускались. Это жестко, да. Но если ты хочешь быть в этом деле, ты должен следовать правилам. Нет — дверь всегда открыта. Так работает индустрия. Если ты опоздаешь на площадку, тебя уволят. Ты не должен заставлять людей ждать.
Многим кажется, что актерство — это как раз такая недисциплинированная работа. Но мне платят большие деньги, и самое малое, что я могу сделать, — это, по крайней мере, не заставлять себя ждать всю съемочную группу. С какими актерами я сейчас работал! Никто из них не опаздывал! Уверен, именно поэтому они стали знаменитыми. Джон Малкович, Брюс Уиллис, Крис Хемсворт, Натали Портман! Никаких опозданий! Только уважение к труду коллег! Съемки начинаются в десять утра? Значит, в десять утра звучит команда «Мотор!». И все на местах.
— Что вас еще выводит из себя? Не считая опоздания на съемки.
— Да, что-то есть. Дайте подумать. Ну точно не неизвестность, это скорее интересно. Совершенно точно не смерть, нет.
— Женщины?
— О нет, я люблю женщин!
Ах, вот что. Когда люди, наделенные какой-либо властью, давят на тех, у кого нет никакой власти на площадке. Дай мне то, принеси это! Этого достаточно. Я выхожу из себя, потому что не люблю, когда с людьми так обращаются. Ну и дураков не люблю. Но кто ж их любит. Вот еще, когда говорят: пообещай мне. Нет, не стану ничего обещать. И не люблю, когда мне дают обещания. Голливуд весь так устроен. Сегодня тебе говорят: ах, как замечательно ты сыграл, какой великий фильм получился, обещают позвонить, предложить роль, а завтра не звонят, и это ладно, но на улице проходят мимо и не замечают. Поэтому я рад, что сегодня уже могу не участвовать во всех этих играх.
— Не жалеете сегодня, что уехали из Англии?
— Нет, я очень люблю Америку, эта страна была щедра ко мне, у меня здесь замечательный дом, огромный сад, ощущение полного уединения, в Англии это невозможно. Помню, что, когда уезжал из Лондона в 60?х, над Ватерлоо-роуд висел плотный серый туман, хотя был полдень.
— Не могу не спросить: между вашим Ганнибалом Лектором и знаменитым хичкоковским саспенсом есть что-то общее?
— Когда я 23 года назад прочитал впервые сценарий «Молчания ягнят», я точно знал, как мне надо играть Лектора. Это вопрос баланса, умения правильно соединить в одном человеке набор странных, неприятных качеств в нужной пропорции. Первые пятнадцать минут фильма вы следите за Джоди Фостер, от нее узнаете о том, что он монстр, и что происходит, когда вы видите его впервые?
«Доброе утро», — говорит он. И у вас душа в пятки уходит. То же самое с Хичкоком. Он ведь пугал зрителей, и пугал неизвестностью, он, как и многие, был заинтригован и боялся этой неизвестности. Хичкок был знаком с этим страхом. Уж не знаю как, но знаю, что точно был знаком. Он вырос в восточном Лондоне и всегда боялся полиции, властей. Он работал в немецком кино и умел воплотить этот германский мистицизм, а потом просто соединил в своих фильмах одно и другое. Хичкок умел пугать людей, но я не думаю, как многие, что он сам был тем человеком, который мог бы напугать. Он был очень образованным, знал несколько языков, мог легко обсудить труды Фрейда, Ницше, Декарта, поговорить о философии и психологии.
Я уверен, что он знал многое о человеческой душе, о ее устройстве, о примитивных человеческих инстинктах и умел ими управлять.
— Похоже, что вы научились получать удовольствие от сегодняшнего дня?
— Столько моих друзей ушло в последнее время, и все они были одержимы смертью, прошлым, старением, своим возрастом. А вот помнишь, как я в шестьдесят каком-то году сделал то-то и то-то... Да, сегодня в зеркале я вижу морщины, но они не пугают меня. Не знаю почему. Жизнь дала мне гораздо больше того, на что я мог рассчитывать. Наверное, бессмертие — неплохая вещь. Но у нас нет власти над этим. А то, что все мы смертны, добавляет жизни риска и делает ее более интересной. Да, жизнь полна горечи, печали, но она так же полна радости и счастья.
Здравствуй, любовь,— прощай, любовь. Мы приходим сюда на короткий момент и уходим.
Энтони задумывается и вдруг, словно продолжая свой монолог, начинает читать рубаи Омара Хайяма:
Кто в тайны вечности проник? Не мы, друзья,
Осталась темной нам загадка бытия,
За пологом про «я» и «ты» порою шепчут,
Но полог упадет — где мы, и ты, и я?
Лондон
