«Кулебякин мог дозвониться в прямой эфир хоть мне, хоть Льву Новоженову во «Времечко» и сказать в любой, даже самый драматический момент: «Мир вам, жители Земли, это колдун Кулебякин! Сегодня будет хорошая погода — я постарался!» Все недоумевали, как ему это удается. Потом выяснилось, что он договорился на АТС», — рассказывает Дмитрий Дибров.
— Дмитрий, в вашей книге «Раб лампы» колоритно описана жизнь телевидения в 90-е. Вы ведь лучше многих знаете, как рождалось новое ТВ. Что придумали и внедрили именно вы?
— Многое. Например, Пятый петербургский телеканал не справлялся с производством программы для утреннего эфира. Ну некогда им было. Все ресурсы уходили на гениальные вечерние программы — «Пятое колесо», «600 секунд», «Музыкальный ринг», «Тихий дом». И вот Лисовский предложил мне создать телекомпанию и выходить в эфир в утренние часы. Мне всю жизнь доставалось эфирное неудобье: то ночь, то утро… Я подумал, что пора ломать советскую манеру выстраивать утреннее телевещание на сюжетах по 15 минут: раскрылись первые почки, посмотрите зарисовку «Весна в Сокольниках». Это не отвечало духу времени, потому что страна только что прекратила лодырничать и кинулась зарабатывать. Зритель проводил у телеэкрана от силы полчаса по утрам. 30 минут — и побежал в школу. Ему на смену приходит следующий зритель — и через 30 минут уезжает на работу. Каждые полчаса меняются поколения зрителей. И я подумал: им нужны сюжеты на три минуты. Все на свете можно уложить в три минуты: новости, музыку, репортаж — что угодно. А то, что нельзя высказать за это время, — болтовня, надо вышвыривать. Так я и построил утренний канал.
Сегодня они все так строятся, но первым был я в 94-м. Помню, позже, уже на ОРТ, тогдашний руководитель утреннего вещания выговаривал мне: «Это что ты там устроил? Какие-то дурацкие трехминутки, когда никто ничего даже не успевает сказать. Да чтобы только дать нужный эмоциональный посыл утреннему зрителю, я должен пять минут показывать ему глубокие глаза моей ведущей». Я ответил: «Давайте мы с вами встретимся на этом месте через год и посмотрим, кто выиграл». Знаете, через год мы с ним не смогли встретиться, потому что его выгнали, а меня поставили на его место. И мы сделали утреннее вещание на Первом канале в том виде, каким вы его сейчас любите. Я был креативным продюсером этой команды. Кстати, с нами этот новый формат телевизионного утреннего вещания делал Андрюша Малахов. По три минуты, не больше, как канапе — на один укус. Зритель утром не должен думать, для этого у него будет время вечером, когда он придет с работы, рассядется в кресле. А утром мы все собираем детей в школу, сами спешим на работу. Тут задача телевидения — вооружить зрителя цитатником для курилки, в которую он попадет сегодня днем. Нужно дать ему то, о чем он будет говорить с коллегами, чтобы сойти за умного. Вот на этом я выиграл «Доброе утро».
— Это правда, что телефона, по которому можно позвонить в эфир, до вас на телевидении не существовало?
— Именно так. А мне понадобился прямоэфирный телефон, чтобы показать русскому человеку, что он тоже значим и имеет право на слово. Не только президенты стран, министры иностранных дел, паркетные новости, Кремль, Букингемский дворец, Белый дом. Это все, конечно, важно, но и сам человек, его жизнь тоже важны. Правда, отсюда следующий шаг — раз его жизнь важна, то он за нее ответственен, нельзя ее разбазаривать попусту... Первыми с прямым эфиром стали работать радийщики из «Эхо Москвы», которые получили из-за рубежа особый аппарат — гибрид (он так и назывался). А мне пришлось подобное устройство, чтобы в эфире был слышен голос звонящего, заказывать в одном оборонном НИИ. Вот так жизнь хлынула в телевизионную студию…
— Звонили же разные странные люди. Один звонок я помню, вас обливали грязью, а вы долго-долго терпели, сдерживались и в конце спокойно спросили: «Кто вы по профессии?» Слушатель растерялся и сказал: «Собаковод». Это было дико смешно. Вы победили.
— А знаете, коллега, что я вам скажу как основоположник прямоэфирного телефона: и слава богу, что были такие агрессивные звонки. Прямоэфирный телефон нужен не для того, чтобы оттуда поступал в студию интересный вопрос. Тот, кто умеет задавать интересные вопросы, называется журналистом, он этому учится и сидит в студии. И не за тем нужен прямоэфирный телефон, чтобы сообщить какую-то удивительную информацию. Может быть, когда-нибудь такое и бывает в качестве исключения, но рассчитывать на это нельзя, как нельзя всерьез рассчитывать на то, что ты в лотерею выиграешь. Тогда зачем же он нужен? Только за одним: чтобы ставить в дурацкое положение ведущего. Ведь ведущий, как ни странно, есть самая ненавидимая зрителями фигура.
Он для многих, чья судьба не сложилась, является укором. И как результат — зритель никогда не переключит канал, на котором ведущего ставят в дурацкое положение. А главная задача ведущего как раз в этом и состоит — чтобы зритель не переключил канал. Это дает рейтинг. Именно поэтому однажды я сам попросил Андрюшу Бартенева запустить мне в физиономию тортом. Мне тогда нужно было научить русского человека смотреть телевизор по ночам. До меня ночью показывали дурацкие фильмы категории Б — «Снеговик-убийца-3»… И я знал: если Бартенев запиндюрит мне в физиономию торт, наутро это будут пересказывать. Что бы мы с Бартеневым ни говорили интересного об эстетике авангардизма, это же ночь, все уснут. А вот если ведущему заехать в физию, все сразу проснутся. Так и получилось.
— А как вы попали в эфир? Все-таки начинали вы не как ведущий, а как режиссер…
— Вот благодаря тому, что меня назначили на 4-й канал «Останкино» главным режиссером, я и ведущим стал. Все, кому я предлагал сесть в эфир, отказались. Отказался Окуджава, сказал: «Митя, ну что же это я буду сидеть целое воскресенье в студии? Нет, у меня писательская дисциплина». Вы представляете себе сегодня хоть одного поэта, который бы отказался целое воскресенье в прямом эфире на федеральном канале сидеть? А тогда отказывались. Евтушенко вообще был в Оклахоме. Ну и что делать? Поэтому мне пришлось сесть самому.
— Знаю, что, когда вам со Львом Новоженовым понадобились кадры, вы в «Московском комсомольце» дали объявление: «Всех, кто хочет работать на телевидении, приглашают в следующее воскресенье на собеседование в «Останкино»…
— Так и было. В 90-е кто угодно мог попасть на телевидение. Надо было только доказать свою незаурядность хоть в каком-нибудь отношении. Не обязательно лучше всех читать стихи, можно, например, мгновенно соображать. И еще — понимать, что есть на свете что-то важнее, чем ты сам. Мы привередливо оценивали претендентов, но хотя бы давали возможность туда прийти, при большевиках же это было невозможно. Летчик Тарас Островский, который сейчас занимает видное место на НТВ, пришел по тому объявлению, которое мы дали с Новоженовым. Мы с Левой переглянулись и сказали: «Парня надо брать». Люди шли безостановочно целый день. Мы хотели отобрать человек 30, а взяли 50. И всех предупреждали, что денег больших им не светит, зато потребуется отдать то единственное, что у людей есть, — их время, которое больше не будет принадлежать им. И если завтра эфир, то ни сегодня, ни завтра не удастся уйти домой. Если люди этого не понимали, с такими мы прощались. Еще мы прощались с красавцами и красавицами. Эти никогда на свете не поверят, что существует что-нибудь важнее, чем они сами. Они могут только притворяться, что преданы богу телевидения, а на самом деле думают только об одном: как скоро они прорвутся в кадр и все увидят, как они красивы. Таких мы с Левой отшивали. А вот тех, кто был готов работать просто из любви к этому удивительному делу, мы брали. И они, кстати, потом достигли вершин. Некоторые здорово вышли замуж. Они бы не нашли таких прекрасных мужей, если бы не отдали достаточно много лет телевидению. Телевидение — вот тот эгрегор, который поднял их до таких орбит, где летают хорошие женихи.
Сейчас другое время, время династий. Нельзя, как в 93-м, в один момент из инженеров или водителей сделаться менеджером по продажам компьютеров. Так уже не получится. Теперь, если ты хочешь устроиться менеджером, ты должен окончить менеджерский вуз. Можно «Плешку», а можно в Лондоне учиться или в Америке. Но без менеджерского образования тебя никуда не возьмут, а в 90-е брали. Сейчас осталась только одна область, где еще возможно попасть на подножку социального лифта так же, как мы попали в 90-е. Знаете, что это? IT! И я прямо любуюсь, например, ребятами-мультимиллионерами, которые живут себе в Новосибирске и в ответ на мой вопрос: «Чего же вы не уезжаете в Купертино, в Калифорнию?» — отвечают: «А зачем? В Оби прекрасная рыба. А еще здесь строганина. В Новосибирске и девчонки красивые, и баня сибирская. Что в этой Калифорнии делать, там же жарко, солнечный удар может хватить. А если нужно поговорить с себе подобными, во-первых, всегда слетать можно, а во-вторых, есть зум». И им поручаются те или иные задачи из Калифорнии, из Токио, из Берлина, из Амстердама, и они их выполняют на берегах собственной реки Обь. Такие и в Таганроге есть, в Ростовской области. Таганрог, родина Чехова — это IT-столица нашей страны. Здесь уже совсем никуда с Дона-батюшки ехать не нужно, потому что там рай на земле. А Азовское море — это яхты, черная икра, самые красивые девушки на свете! Плюс у тебя миллионы долларов. Хорошо! Вот где у нас сегодня вход в другую жизнь. А в 90-е это было телевидение.
В одной из новелл книги я пишу, что, попав в эфир «Останкино», я открыл скалу, преграждавшую вход в пещеру с сокровищами, — сим-сим, отворись. При советской власти это было невозможно. 280 миллионов жителей страны, и всего 20 дикторов. Представляете себе конкурс? Действовал внутренний циркуляр, сколько секунд может корреспондент находиться в кадре и на какой угол он может повернуть голову, сколько процентов его уха может видеть зритель. За этим строго следили. Поэтому с моим носом, акцентом, с моим необузданным казачьим темпераментом я не мог стать эфирным. А вот как раз «взглядовская» эпоха, сагалаевская эпоха тем-то и хороша, что впервые получилась меритократия, власть достойных. Например, Парфенов — это уникальное элитарное мировоззрение, другого такого просто нет. Парфенов читает обычные газеты, он не сидит в библиотеках, как это делает Млечин, он не изучает источниковедение, добираясь до секретных сведений, вовсе нет. Ему хватает открытых источников. Но при этом он делает такие выводы и такими словами, до которых мы с вами не доходим, хотя можем прочитать то же самое.
— То время рождало разных персонажей… Помню, был некий колдун Кулебякин, который дозванивался и вам в прямые эфиры, и Новоженову. Мне, правда, кажется, что вы его просто придумали.
— Если вы спрашиваете, был ли человек из кожи и костей с таким именем в паспорте, — то да, был. Более того, если вы посмотрите фильм «Тени исчезают в полдень» 1971 года, он там подростком играет. И Ваня Кулебякин оказался отравлен этими «Тенями...», которые свалились на его неокрепшую подростковую голову. Он думал, как героиня Чуриковой из фильма «Начало», что теперь всю жизнь ему будут звонить киношники. Но у него не было ничего, что можно было бы предложить съемочным группам кино или телевидения. Артистом он был, знаете ли, похуже, чем Энтони Хопкинс, петь не умел, писать тоже. Так что же делать? И Ваня стал бегать по «Останкино». Когда в моде было «Спортлото», он заявлял, что может предсказать выигрышный номер. Когда пошел разговор про то, что атмосферными явлениями, такими как дождь, снег, можно управлять, он говорил, что именно он-то и руководит атмосферными осадками в Московском регионе. Потом мы на 4-м канале «Останкино» стали работать с колдунами всякими, потому что надо было завоевывать внимание зрителя. При большевиках колдуны были под запретом. Да, Джуна пользовала Брежнева, но это же не афишировалось. А вот после ухода большевиков сразу вылезла тема с экстрасенсами, звездочетами, колдунами и так далее. Ваня немедленно объявил себя колдуном.
Но и тогда «Останкино» почему-то в упор его не видело. Он бы и дальше, бедный, ходил по телестудии и просил: «Покажите меня», если бы не понадобилось вновь образованному 4-му каналу как-то прекращать «алекать» постоянно. Из-за скверного качества советской телефонии мы все время твердили во время прямых эфиров: «Але, але, але, але», чем раздражали зрителя. И тогда я предложил коллегам отрабатывать тему: «Это колдун Кулебякин колдует и мешает нашей связи». Ну и зрителю тоже было важно иметь что-нибудь такое сверхъестественное в ежедневной жизни. Кто задерживает зарплату? Конечно Кулебякин. Почему такая вокруг разруха? Кулебякин колдует. Бедный Ваня просто попал под общественный запрос. Ну а я этим воспользовался. Но фокус был в том, что Кулебякин реально мог дозвониться в прямой эфир хоть мне, хоть Льву Новоженову во «Времечко» и сказать в любой, даже самый драматический момент: «Мир вам, жители Земли, это колдун Кулебякин! Сегодня будет хорошая погода — я постарался!» Все недоумевали, как ему это удается, ведь, чтобы дозвониться, нужно несколько часов безостановочно крутить телефонный диск. Потом выяснилось, что Ваня договорился на АТС. У него была там подруга. Это ей, кстати, уходили ценные призы, которые мы разыгрывали в перерывах на прямоэфирных «Воскресеньях с Дибровым».
— Халява и самые разные розыгрыши на ТВ начались с «Поля чудес»?
— Момент обогащения первым, по-моему, использовал все-таки Владимир Яковлевич Ворошилов, когда поменял в «Что? Где? Когда?» книги на деньги в качестве призов. Но чтобы выиграть в «Что? Где? Когда?», надо быть небожителем, надо быть знатоком, а не все же — как Друзь. А потом Владик Листьев сделал «Поле чудес». Там уже не надо быть Друзем, достаточно сыграть в ту игру, которая в офисах называлась «Балда». Но на Первый канал еще нужно попасть, пройти какие-то отборы. А в нашем случае — просто звони, не покидая своей квартиры в Саранске, прямо из кресла, и получай кастрюлю. Правда, появилась «волшебная женщина», которая дозванивалась всегда, получая самые лучшие призы. Когда она звонила, связь была прекрасной — без помех, в отличие от других звонков. Мы провели расследование. И оказалось, она не звонила, а втыкала трубку с проводом и вилкой в определенное гнездо на АТС — шаговый искатель, который в СССР был у каждого телефонного номера, в том числе и у нашего в «Останкино». Раз — и она в эфире. У нее был целый склад выигрышей…
— Отдельную главу в книге вы посвятили главному художнику 4-го канала — Сергею Тимофееву…
— Сережу я знал с юности, он работал художником ростовского «Комсомольца» и был известен и любим в Ростове как автор всего репертуара группы «Пекин Роу-Роу». И можно сегодня посмотреть в ютубе их выступления, демонстрирующие хорошее знание и Вертинского, и поэтов Серебряного века, и Бурлюка с Хармсом. Сережа был образованным человеком. При большевиках такие оказывались на обочине жизни. И вот я его случайно встретил в Москве. Он был нищим, носил кошмарный школьный пиджак на голое тело. Сережа попросил помочь с работой. Я предложил придумать лого нашему каналу и картинку с ведущим. И он это сделал… При большевизме его бы и близко не подпустили к «Останкино», потому что телевидение было абсолютным эверестом пищевой цепи. Выше только школы, вроде Высшей школы КГБ. Вот в этом и состоит суть революции 90-х в «Останкино», что я мог пригласить такого же кретина, как и я сам, на такую должность, которая раньше была обложена тысячью предупреждающих и предписывающих строгостей. И всем было наплевать, на какое голое тело надет школьный пиджак, главное, что Сережа смог сразу выдать продукт. Он только спросил: «Стоячий или сидячий диктор?» Все. Этого ему оказалось достаточно. Вот почему сегодня, когда я слышу: «А какой должен быть логотип, а расскажите свою задачу», — сразу понимаю, что нужно заканчивать беседу как можно скорее, передо мной бездарь и лодырь. Заметим, сегодняшние видеоблогеры находятся в том же самом положении, что и мы тогда. Им необходимо завоевывать пользователя, миллионы просмотров. И если им нужен, например, художник, да пусть он хоть голый придет, главное, чтобы нарисовал. А Сережа был гений, с буйной фантазией и абсолютно без границ.
— Это же он придумал двухметровый стул для вашего эфира? Гость на него садился, и его ножки неловко и по-детски болтались в воздухе. Это гениальное изобретение для интервью.
— Да, да, да. Первым на таком стуле оказался Гарик Сукачев. У всех, попадающих в эфир, была одна реакция — ух ты! И смех… Прекрасное время, отменившее все ограничения, когда хочешь творить — твори.
— Сережа Тимофеев погиб в 1993 году вполне типичным для того времени образом. Он спустился в подземный переход за сигаретами и получил пулю — человек в переходе просто купил пистолет и решил его проверить…
— Сережу убили действительно тенденциозно, в резонансе с эпохой. Вы правы. Но этим дух 90-х не исчерпывается. Тогда год шел за восемь. Все разворачивалось со скоростью цепной реакции, которая движет частицами урана. Поколение вдруг увидело друг друга. Ведь в СССР не было даже ночных клубов. Разве что ездили на квартиру к Нине Максудовой, жене одного дипломата. Потом открылись подвалы. «Белый таракан» был самым модным. А буквально уже на следующий год... Знаете, любой рассказ про 90-е можно начинать со слов «уже на следующий год». И вот уже на следующий год Антоша Табаков открывает ночной клуб-ресторан «Сохо». К неудовольствию отца, заметьте, вызывая семейный конфликт, ибо Олег Павлович не имел в виду, что его сын будет ресторатором, он имел в виду, что сын будет актером. И если вы помните роль Антоши в фильме «Тимур и его команда», это очень талантливо. И тут вдруг — «Сохо». И это уже не подвал! Антон откуда-то выдрал западную манеру, дизайн. Это было будь здоров как важно. Ну а потом стали появляться колоссальные гиганты ночной жизни — люди ведь хотели веселиться. В частности дискотека «У ЛИС’Са» образовалась. Просто-таки в половине спорткомплекса «Олимпийский», которая каждую ночь превращалась в море удовольствий, музыки. Много сцен, много эстрад, хоть целую ночь ходи туда-сюда. И во всех ночных заведениях существовал фейс-контроль. На самом деле, ведь милиция же не работала. Бандиты откуда появились? Это был ответ на абсолютно не соответствующую запросам жизни псевдоработу советских правоохранительных органов. Комитет Госбезопасности СССР, которому советский человек был подконтролен с ясельного горшка, тоже перестал следить за соблюдением морального кодекса строителя коммунизма. В 90-е не стало строителей коммунизма и морального кодекса, и советская правоохранительная система оказалась не в состоянии, например, добиться выполнения обязательств недобросовестными должниками. Люди брали деньги в долг, обещая отдать через месяц, и не отдавали. Более того, хамили в ответ — пошел ты. Вот что делать было? Милиция этим не занималась. А тут как тут — бандиты, и за половину долга его выбивали.
— Раньше, если журналист заступал за «красную линию», могли приструнить кагэбэшники, в 90-е — разобраться бандиты. В принципе, рисковали очень многие журналисты. Вам угрожали когда-нибудь?
— Нет. Такое происходило, только если телевизионщик ступал на бизнес-тропу. Например, занимал деньги и не отдавал. Или начинал бизнес с бандитами, далекими от телевидения, используя свое телевизионное положение. Тут могли выйти неприятности. Но никогда ни один бандит не наехал ни на одного телевизионщика по профессиональному поводу. В 93-м, когда я шел на прямой эфир, в кофейном баре на первом этаже перед лифтом часто встречал Отари Витальевича Квантришвили. (Предприниматель и криминальный авторитет. — Прим. ред.) Он любил «Останкино», любил телевидение! Мне он давал рекомендации, ему не нравилось, что у меня много ростовских жаргонизмов. Но все было с улыбкой: «Слушай, ну ты здорово в прошлый раз выдал. Но больше так не делай». — «А почему же, Отари Витальевич?» — «Не так поймут». — «Ну так кто не поймет, тот пусть переключит туда, где тихо, как в раю. Где журчит интеллигентная водичка: «Здравствуйте, начинаем наш телевизионный вечер». Ну и сиди, слушай. А у меня уникальное торговое предложение». И мы с ним смеялись. Вот такие были времена. Те, кого мы называем бандитами, считали за честь пригласить телевизионщиков к столу. С нами любили пообщаться. И, кстати, это были умные люди. Многие из них пошли в преступное сообщество, освободившись из советских колоний, куда попали за экономические преступления. А в 90-е то, что считалось преступлением, становилось выгодным бизнесом, а отсидевший за это — уважаемым человеком. Но так как сроки были огромные, лет по 15, они употребили их на то, чтобы учиться. Например, я знал одного бандита, который на зоне блестяще выучил английский. Кстати, сегодня это уже, конечно, не бандиты, сегодня это депутаты различных выборных органов, их видит вся страна. И мы видимся до сих пор, обнимаемся при встрече…
— Вы до сих пор на телевидении. В каком оно сейчас положении?
— Оно всегда в одном положении. Сегодня телевидение — это религия. Это и есть единственная настоящая скрепа. Как при большевиках, как и в 90-е, так и сегодня человек в Нарьян-Маре догадывается, что он часть России, потому что эту Россию показывают по телевидению. Он может за всю жизнь не побывать в Москве, но он знает, что есть на свете Красная площадь, потому что видит ее на Новый год в телевизоре. Знаете, телевидение — это же не искусство. Хотя и живопись в нем присутствует, и кино — пожалуйста, каждый вечер, и музыкой все пропитано. Зритель вместе со мной в прямом эфире проживает полтора часа «Антропологии», слушая, как импровизирует Игорь Бутман в прямом эфире. Эта музыка рождается и умирает в ту же самую секунду. Точно так же это бывает на хорошем джазовом концерте. И все же телевидение искусством не становится. А потому что оно — нечто иное как форма жизни. Небиологическая форма жизни страны, общества, человека в отдельности и миллионов людей всех вместе. И что сейчас за окном, то и на экране. Было время при большевиках, надо было заткнуть рот человеку, чтобы, не дай бог, он ничего не сказал. Именно таким было и телевидение — тупым, не творческим, а имитирующим, псевдоживущим. Потом пришло другое время, о котором как раз моя книга. И телевидение стало жить. Тут и эфирный телефон в студии понадобился, прямая связь со зрителями. Ну а сегодня опять этой связи нет. Время сделало вираж, и телевидение стало вот таким, какое мы видим. Но оно снова соответствует тому, что за окном. Нравится нам это или нет…
