27 мая 1877 года в американском городе Сан-Франциско родилась будущая танцовщица Айседора Дункан. В 13 лет девушка бросила учебу и серьезно занялась танцами. В 18 лет она уже выступала в чикагских ночных клубах с танцевальными номерами, которые были в то время диковинкой. Со временем Дункан разработала собственную танцевальную систему и пластику, связанную с древнегреческим танцем. В 1921 году Айседора открыла танцевальную школу в Москве, где познакомилась с поэтом Сергеем Есениным. Прожив с ним в браке с 1922 по 1924 год, Айседора вернулась во Францию, где получила ярлык «большевичка». В материале рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем о трагической судьбе знаменитой танцовщицы.
Кто такая Айседора Дункан? Нарушительница всего, что только можно нарушить. Танцовщица, сбросившая балет с корабля современности; безбожница, воевавшая против церковного брака за вольные отношения с мужчинами. И это в начале века! Вообще она была женщиной, что называется, роковой — в том смысме, что рок ее неотступно преследовал.
Элеонора Дузе, тоже актриса и по совместительству гадалка, предсказала Дункан, что, если она не откажется от сцены, ее ждут беспрецедентные несчастья, а главное, ей следует бояться машин...
«Я гениальна!»
Странностей ей было не занимать. Это из-за нее разразился скандал в Лувре, свидетелем которого случайно оказался Роден. Юная мисс Дункан становилась рядышком с каждой статуей разных греческих нимф и тщательно копировала позы: то руки поднимет, то на мысочки встанет.
Она собрала вокруг себя огромную толпу. Охранники хотели было вызвать полицию, да вмешался великий скульптор. Девица оказалась словоохотлива и объяснила Родену, что она открыла танец будущего. К сожалению, вокруг слепцы, поэтому ее гениальность пока не для всех очевидна. Но скоро будет. Откуда она? Родом из Сан-Франциско, из очень бедной семьи, училась танцу там и потом еще год в балетной школе Нью-Йорка. Потом ее взял в свою труппу знаменитый американский режиссер Августин Дэли. Но им оказалось не по пути, так как Дункан презирала балет всеми фибрами души.
Позднее Роден услышал от самих балетных, что они думают о Дункан: недоучка, а претендует на сольный танец, неизящна, чтобы не сказать толста, на пуантах стоять не умеет — потому и танцует босой, движения бедны — ни прыжками, ни пируэтами не владеет. А то, чем владеет, зауряднейшая пантомима!
Однажды Козима Вагнер, вдова композитора, случайно увидела Айседору на сцене берлинского театра. В композиции «Любовь» Айседора танцевала сцену расставания с воображаемым возлюбленным. Никакой вычурности, аффектированных прыжков, простые естественные движения. Но что-то в этом было.
Видно, в этом была сама любовь, потому что после концерта чопорная, застегнутая на все пуговицы фрау Вагнер бросилась за кулисы целовать Дункан и выражать ей свой ну просто сумасшедший восторг. И уж совсем пикантная деталь: Козима стала настаивать, чтобы ее провели к партнеру Айседоры: ведь — ах! — он был так великолепен! Госпожа Вагнер отказывалась верить, что у Дункан не было никакого партнера и она танцевала сама с собой!
К 1904 году к ногам Айседоры пали все европейские столицы. Разгадка «эффекта Айседоры», как тогда выражались, очень простая: Дункан умела... говорить телом. Умела, и все. И никто ее этому не учил.
Разве что застывшие греческие нимфы. А копировала она их потому, что считала античное искусство самым прекрасным на свете и всячески призывала к нему вернуться. Была ли у нее специальная техника? Наверное, была. На протяжении жизни Айседора упорно пыталась научить ей других, технику-то эти другие усваивали быстро — для этого не требовался многолетний тренинг у балетного станка, — да второй Дункан так до сих пор никто и не стал.
Счастье хорошо, а танцы лучше
Увы, как ни хотелось Айседоре совместить свое искусство с любовью, это всякий раз оказывалось тщетно. Нет-нет, слова «семья» и «брак» она презирала почти так же, как слово «балет». Что же касается любви... В любви, по ее мнению, люди должны быть так же свободны, как и в танце. Никаких обещаний, никаких обязательств. Тогда эмансипация не зашла еще так далеко, поэтому и в этом Айседора выглядела белой вороной.
И все же, когда она нашла у себя в гримерке письмо, в котором анонимный доброжелатель ставил ее в известность, что... Нет, она просто отказывалась верить своим глазам. У ее возлюбленного — известного театрального декоратора Гордона Крэга — кроме нее, Дункан, есть другая женщина, зовут ее Елена Мэо. И у этой самой Елены уже имеется от Крэга двое детей! Бедная, бедная Айседора! Вот так и никаких обязательств! А всего хуже то, что Дункан сама ждала от Крэга ребенка. Но нельзя же изменять принципам. И Айседора, сжав зубы, простила Крэга.
Чем дело кончилось, мы узнаем от лучшей подруги Дункан и впоследствии ее биографа Мэри Дэсти. Перед родами Айседора хотела... утопиться. Потому что Крэг поставил ей ультиматум: или он, или танцы. Она-то думала, что нужна ему в качестве вольной птицы, а оказалось, что домашней курицы. Так ведь из двух вольных птиц не составить пару. Никогда упрямая Айседора не захочет этого признать.
«Айседора! — восклицала Мэри с присущим подругам здравым смыслом. — Неужели ради танцев ты лишишь своего ребенка отца?» Обывательский вопрос! Ради танцев Дункан не только лишила отца свою дочь от Крэга — Дидру. Через несколько лет она лишила отца и своего сына Патрика. Отцом второго ребенка Айседоры стал Парис Зингер, потомок производителей швейного оборудования Зингеров. Вокруг, разумеется, все недоумевали: отказаться от миллионера, сулившего золотые горы, подарившего дом в лучшем районе Парижа, обещавшего построить театр! Но надо было знать Дункан. Она считала, что достаточно сильна, чтобы противостоять соблазнам глупого женского счастья.
Судьбы не миновать
Однажды на концерте, импровизируя под музыку «Траурного марша» Шопена, Дункан неожиданно впала в своеобразный транс: ей померещились на сцене две огромные птицы. Черные и зловещие. Дункан с трудом довела выступление до конца, потому что ее парализовали страх и предчувствие смерти. Не прошло и недели с момента видения, как случилась трагедия. Двое детей Дункан — 6-летняя Дидра и 3-летний Патрик — были отправлены вместе с няней на машине в Версаль. Едва миновав мост, шофер остановился и вышел из машины, не заглушив двигатель.
Вдруг автомобиль самопроизвольно дал задний ход, накренился и, сломав заграждение, рухнул в Сену. Через считанные секунды машина полностью ушла под воду. Детей спасти не удалось. Париж, где к тому времени обосновалась танцовщица, был потрясен случившимся. Такого не бывает. Люди шли к Айседоре толпами. Студенты Академии художеств в знак сочувствия покрыли белыми цветами весь огромный сад у дома Айседоры. Все требовали немедленной расправы над виновным водителем. Но Дункан повела себя по-дункански: «Я знаю, что человек не мог бы сознательно совершить такое ужасное преступление.
Пусть возвращается к своим детям. Я не допущу, чтобы и волос упал с его головы». Эмансипированная бунтарка Дункан отстояла свою независимость, и вот она совершенно одна. У слабых, у тех самых «презренных домашних куриц» было бы с кем разделить горе, а у нее — нет. Отцы ее погибших детей, Крэг и Зингер, оба женаты, и им особо не до нее. Айседора решает свести счеты с жизнью. Ночью она бредет на берег мутной Сены, но — нет, в последний момент что-то ее останавило. В конце концов Айседора замкнулась в себе, друзья не знали, как к ней подступиться.
И все же нашелся один человек, который стал сражаться с ее горем. Это был ее давний знакомый Роден. Стареющий, мудрый. Сады их парижских домов располагались по соседству, и каждый вечер в сумерках эти две живые легенды прогуливались и беседовали. О чем они говорили? Вряд ли о детях. Скорее всего — о своем: о красоте, о форме. О том, что не всем предначертано счастье жить ради детей, некоторые приходят в этот мир для другого. Например, для танца.
Роден исцелил Айседору. Настолько, что она вернулась на сцену, организовала свою школу и возилась с ученицами как наседка. Возможно, тут она даже более чувствовала себя настоящей матерью, чем при своих детях. К 20-м годам танцовщицу называли в прессе не иначе как «божественной Айседорой». Наконец смирились и с тем, что эта босоногая, эта ненастоящая балерина посягнула на симфоническую музыку.
Вот отзыв консервативной нью-йоркской газеты после выступления Дункан под Седьмую симфонию Бетховена: «Ее движения не просто интерпретировали музыку, они ее переводили. Собравшиеся в зале известнейшие композиторы, художники, поэты плакали и поздравляли друг друга со счастьем видеть при жизни это чудо».
Последняя любовь
1921 год. Дункан в России, потому что она неисправимая идеалистка. «Я приехала, чтобы создать свою школу танца именно здесь, в России, единственном месте на земле, где не ставят коммерцию выше духовного развития!» — вот такой спич обрушила Айседора на ошеломленного Луначарского. Вдруг подействовало. Ей предоставили целый дом на Пречистенке, куда вскоре повадилась вся московская артистическая богема.
На одной из вечеринок поэтов-имажинистов к Айседоре на коленях подполз голубоглазый красавчик с неожиданными словами: «Моя, моя. Люблю». Красавчик был изрядно пьян, от его поцелуев несло перегаром, но видно давно Айседоре не говорили таких слов. Дункан и Есенин. Ну и пара! Многие просто отказывались верить, что это настоящий роман, а не мистификация. Мариенгоф, добрый есенинский приятель, не замедлил вывести друга на чистую воду: «Есенин влюбился не в Дункан, а в ее мировую славу».
Да что Мариенгоф, если сам Есенин носился по всему городу с простодушными откровениями: «Представляете, у нее была тысяча знаменитых мужей, а я буду последним!» А что же Айседора? Не знала, не понимала, не слышала? Сомнительно. Ее биографы пишут, что, мол, она не смогла устоять перед очередным гением, а гении были ее слабостью. Но ведь Дункан-то по-русски не понимала почти ни слова, с Есениным она и объяснялась в любви, и ссорилась только через переводчика! Скорее всего ей просто очень хотелось любви. Очень. Теперь уже любой ценой. Теперь уже и независимостью она готова была поступиться, и принципами.
Пейзаж после битвы супругов
22 мая 1922 года сорокачетырехлетняя Айседора Дункан, когда-то ярая противница официального брака, выходит замуж за двадцатисемилетнего Сергея Есенина. Она вывозит его в Европу. Там Айседора выступает по всем европейским столицам, снова бешеный успех. А Есенина душит ярость: собственно говоря, кто он такой за пределами России? Муж Айседоры Дункан. Есенин бесчинствует, а Айседора закрывает глаза на все его выходки. И задабривает чем может. Чемоданами покупает ему шикарную одежду, парфюмерию. У Есенина за границей вдруг прорезался неплохой вкус, он безошибочно отличает дорогой фрак от очень дорогого.
Сохранилось свидетельство управляющего парижским «Гранд-отелем»: супружеская чета Дункан — Есенин поселилась там осенью 1923 года. Однажды ночью из их номера послышались крики, ругань, а потом такой грохот, что постояльцы выскочили в коридор в одном исподнем, решив, что началась война.
Номер представлял собой «пейзаж после битвы»: перебитая посуда, сломанная мебель, матрац с торчащими пружинами. Господин Есенин отчаянно сопротивлялся полицейским и все не желал расстаться с кожаным чемоданчиком. Насилу отняли. К ужасу Айседоры, чемоданчик оказался до отказа набитым некрупными долларовыми купюрами. Вот почему она вечно недосчитывалась денег в своем портмоне! Но Айседора любила, а значит, у нее всегда оставались в запасе оправдания: «У Сереженьки никогда ничего не было». Секрет столь редкого всепрощения сама Дункан объяснит позже: по ее словам, Есенин как две капли воды был похож на ее сына Патрика: те же золотые волосы, голубые глаза. Не поэтому ли Дункан завещала мужу свое состояние?
О последней встрече Дункан и Есенина сохранился рассказ Мэри Дэсти. По возвращении из Европы, когда супруги уже фактически расстались, Есенин как-то заглянул к своей бывшей пассии на Пречистенку. Он застал Айседору в слезах: та рассматривала альбом с фотографиями своих погибших детей. Последовала ссора, и Есенин, войдя в раж, швырнул альбом в камин. Вот такие они, гении.
Развязка
Дункан пережила и это. И то, что после возвращения из России в 1924 году за ней прочно закрепился ярлык «большевичка», а значит — неблагонадежная. Ей долго не хотели давать въездную визу во Францию, где, собственно, находился ее дом. Пережила она и известие о смерти Есенина.
Но Дункан поправилась, перестала следить за собой, полюбила крепкие напитки. Только одного на свете не смогла она пережить. Айседора вдруг обнаружила, что больше не в состоянии заставить зрителей плакать, когда она танцует «Разлуку», или трепетать от ужаса, когда она исполняет «Страх». Что-то ушло. И вот как только стал таять для Айседоры смысл ее жизни — не раньше и не позже — она села 14 сентября 1927 года в этот проклятый открытый автомобиль. Она не собиралась покончить с собой. Она не сделала этого даже тогда, когда погибли ее дети, когда погибли одна за другой все большие любови ее жизни. Она не собиралась покончить с собой, но ее рок готовился покончить с ней. Она больше не была нужна на земле.
Она все исполнила. Итак, Айседора села в открытый автомобиль, а ее длинный шарф с любимой золотой птицей запутался в колесе и задушил хозяйку. За несколько часов до этого Айседора и Мэри Дэсти мирно беседовали в кафе. «Ну признайся, Айседора, кого ты все-таки любила больше всех?» — настаивала подруга. И Дункан по мере важности загнула пальцы так: «Мое искусство, мою школу, моих детей. А ты про мужчин? Я их всех любила одинаково». И помолчав, Айседора добавила самое главное: «Даже если бы я свято уверовала в те давние предсказания гадалки, я все равно не отказалась бы от танца».