Александр Митта: «Моя жизнь была неправильной»

Известный режиссер рассказывает о том, как уводил свою жену из семьи и усыновлял собственного сына.
Татьяна Зайцева
|
13 Июля 2008
Александр Митта
Фото: Татьяна Зайцева

Молодой американский кинематографист Родригес как-то сказал: «Один режиссер утверждает, что режиссуре можно научить за неделю. Щедрый парень — я-то думал, достаточно 10 минут. Берешь камеру — вот, собственно, и все…» Рассказав эту историю, Александр Митта, снявший такие фильмы, как «Звонят, откройте дверь», «Гори, гори, моя звезда», «Экипаж», «Граница: Таежный роман», с хитрой улыбкой добавляет: «Это действительно так. Я, например, все самое лучшее снял тогда, когда еще не знал, как это делается».

— Александр Наумович, считается, что успех фильма прежде всего зависит от правильно выбранного актерского состава. Но, кажется, в вашем знаменитом «Экипаже» практически все главные роли играли не те актеры, которых вы первоначально планировали?

— Да, так случается в кино, и, кстати, часто это идет на пользу картине.

Как, например, в случае с «Экипажем». Вначале я действительно хотел, чтобы капитана играл Петренко, но он отказался, и я позвал Жженова. Это была совершенно четкая удача. Так же с ролью Филатова. Ее должен был играть Даль: начал уже сниматься, но заболел — нервное истощение, врачи сказали, пролежит в больнице месяца два. Картина простаивать не могла, и я взял Филатова, совсем тогда неизвестного артиста. А после этого фильма он буквально взлетел. И Яковлеву нашел совершенно случайно. Шел по коридору «Мосфильма» и увидел плачущую красивую девушку — слезы, какие-то неестественно крупные, ну прямо вылетали из глаз. Спрашиваю: «Что случилось?» Она рыдает: «Они дураки! Не взяли меня, а я лучше!» Не утвердили, значит, ее в какой-то роли. Я предлагаю: «Ну тогда пойдем к нам». Привожу в группу и говорю оператору Валере Шувалову: «По-моему, эту девочку надо попробовать». А он в ответ: «А чего пробовать, ее надо брать, она абсолютно живая». Так и взяли, хотя на роль утверждена была другая актриса. Там вообще чехарда вышла. Сначала отказалась Проклова, которая еще совсем девочкой снималась у меня в картине «Звонят, откройте дверь», но ко времени «Экипажа» стала большим начальником, секретарем ЦК комсомола: «Такие роли я играть не могу!»

Другой вариант — Догилева. У нее были хорошие пробы, и она прекрасно сыграла бы, но только совершенно другой характер, а вот Саша попала в точку.

Кстати, и с Табаковым в фильме «Гори, гори, моя звезда» была аналогичная история. Поначалу никого, кроме фантастического актера Ролана Быкова, я в этой роли не представлял. Но у Ролана всегда было желание полностью перевернуть любую задуманную идею и предложить свое радикальное решение. Я написал этот сценарий (для внутреннего пользования был заголовок «Реквием по Мейерхольду») как трагикомедию — хотел сделать такое радостное действо в память великого режиссера, уничтоженного революцией. А Быков предложил чистую трагедию, реквием в буквальном прочтении. И когда мы начали снимать, я понял, что моя картина пропала, так как переубедить его было невозможно. Как раз в этот момент съемки закрыли — советские танки вошли в Чехословакию, в Госкино началась ревизия всех проектов, и они решили, что в моем содержится некая крамола. Ролан намеревался идти вместе со мной отбивать наш фильм. Но я сказал: «Нет, я буду это делать без тебя».

«Так получилось, что Быков просто вычеркнул меня из жизни. Не простил...»
«Так получилось, что Быков просто вычеркнул меня из жизни. Не простил...»
Фото: Татьяна Зайцева

И всё... После этого он просто вычеркнул меня из жизни. Не простил. По-своему Ролан конечно же был прав, но у меня другого выхода не было. В Госкино я сказал: «Вы же приняли сценарий, говорили, что он хороший, почему теперь закрываете?» Они отвечают: «Как сценарист вы написали его хорошо, а как режиссер — исказили». «А у меня есть другое решение», — заявляю я. И один из них говорит мне так дружелюбно-покровительственно: «Саша, что вы нам голову морочите, вы же не возьмете на эту роль Табакова?» — «Почему? Как раз Табакову и хотел ее предложить, но раз это ваше предложение, давайте на этом и остановимся». Так в картину вошел Табаков, и все увидели, как один артист может полностью перевернуть всю затею. Когда он надел на себя эту роль, стало понятно — идеальное попадание. Так что вы совершенно правы: пишешь ли ты сценарий, снимаешь ли как режиссер, но в итоге все-таки на 90 процентов успех фильма зависит от актеров.

Когда я позвал на съемки «Гори, гори, моя звезда» Евгения Павловича Леонова, естественно, как усердный молодой режиссер, стал рассказывать ему биографию героя, историю его жизни, описывать характер. Он слушал, слушал меня, а потом вдруг говорит: «Вы мне лучше покороче, одно только расскажите: чего он любит и чего боится».

Я говорю: «Боится, что убьют, и ни с кем не хочет враждовать, а любит, чтобы его любили и все было в порядке». Он говорит: «Мне достаточно». И блестяще сыграл. Вообще, когда режиссер угадывает актера, дальше на съемках все уже катится само по себе. Вот в «Границе…» я конкретно угадал Гуськова — почувствовал, что это актер гораздо больших возможностей, чем кажется по своим ролям. Просто ему нужна перегрузка, большая, чем другим. Он заряжается тогда, когда другие уже ломаются. Однако руководство Первого канала ни в какую не хотело утверждать Алексея. Но все-таки я их убедил и оказался прав. Говорят, с той поры, когда руководители канала не хотят брать какого-нибудь актера, они говорят: «Вот вы убедите нас, как Митта, тогда посмотрим».

— В советско-японском фильме «Москва, любовь моя» вы «угадывали» Олега Видова и Комаки Курихару или этих актеров вам предложили сверху?

— Руководство не знало, что я очень хотел снять мелодраму (а тогда это было презрительное слово), может, поэтому мне и было предложено развить такую идею. У меня же без конца рождались какие-то вредные замыслы, и они решили: «Надо занять его полезным делом».

Я очень обрадовался, тем более что ехать надо было в Японию, для меня тогда — практически на Луну. Так я и воспринял эту поездку. В Японии меня потрясло все. Страна, где можно оставить в магазине кошелек, набитый деньгами, и назавтра найти его. Со мной точно так и произошло. Покупая какой-то приемник, я оставил на прилавке бумажник со всеми документами и деньгами, после чего долго ходил кругами по торговому центру. И вдруг увидел человека, который прыгал, махал руками и что-то выкрикивал. Я подумал: «Вот ведь странный какой». А оказывается, он меня призывал. Что же касается работы… Видов действительно возник по предложению властей, но я, понимая, что актер он средний, не очень сопротивлялся — особо сложных задач в фильме ставить перед ним не предполагалось, а парень он эффектный, красивый. Хотя, по большому счету, это, конечно, был мой прокол. Взял бы актера покруче, и все стало бы интереснее. А кандидатура Комаки Курихары была безусловной. Она — потрясающая актриса. В Японии — абсолютная богиня, всеобщая любимица. Кстати, мало того что Комаки фантастически суперпрофессиональная и талантливая актриса, в ней еще соединились чуть ли не все человеческие достоинства… В Японии картина имела просто сногсшибательный успех, который во много раз превзошел ожидаемый.

С Олегом Ефремовым и Евгением Леоновым на съемках фильма «Гори, гори, моя звезда». 1969 г.
С Олегом Ефремовым и Евгением Леоновым на съемках фильма «Гори, гори, моя звезда». 1969 г.
Фото: Татьяна Зайцева

После этого меня немедленно переселили из третьесортной гостиницы при рынке в шикарный отель, где комната была размером с дворцовую залу, полотенца меняли три раза в день, а завтрак (по количеству блюд — меню целого ресторана) приносили в номер два человека. И еще каждый день происходили бесконечные приемы. Оказывается, там такой закон: если ты работаешь с иностранцем, то пока он в стране, 20 процентов от налога фирма может списать на представительские расходы. Короче, гуляли они под нас неслыханно, безумно, такого гулянья я в жизни не видел. Помню, спросил одного из наших посольских: «Слушай, они такие добрые, обходительные, может, и мне в ответ сказать какой-то тост?» Хотя в Японии тосты говорить не принято — считается, что люди веселятся, чтобы расслабиться, а тосты напрягают. Так вот, тот человек сказал мне: «Сиди и расслабляйся. Сейчас ты уйдешь спать, а они еще пойдут к девушкам, до утра. Под тебя люди гуляют, не мешай им!» Признаюсь, я был очень удивлен сумасшедшим успехом картины — вроде простенький сюжет, чистая мелодрама. После выхода фильма на экраны даже поинтересовался у приятеля — режиссера Ямамото: «Почему такой успех? Из моих картин эта ведь не самая лучшая». И он сказал: «А почему вы связываете успех картины и ее достоинство?» «А как иначе?

— удивился я. — Успех имеет хороший фильм». «Это очень вредное заблуждение, — заявил он. — Успех — это функция правильно просчитанной формулы успеха, и у вас в картине она прекрасная: самый нежный цветок Японии в объятиях русского белого медведя. Все японцы хотят на это посмотреть. Ну, представьте, если бы в России сняли картину о безумном романе между Гагариным и английской королевой, ее художественные достоинства повлияли бы на успех?» Я говорю: «У нас такой фильм невозможен, но если бы он появился — правда, не повлияли бы. Все побежали бы смотреть». Вот такой простой расчет…

— Наверняка с годами вы научились просчитывать успех фильмов? Студентам своим открываете секреты киноиндустрии?

— Я очень дорожу возможностью общения с молодыми и ради того, чтобы им было интересно со мной общаться — не как со старым дедом Мазаем, а как с человеком, который может подсказать и помочь, — придумал даже специальный способ преподавания. Он базируется на том, что я говорю студентам: «Ребята, мы не будем заниматься творчеством, оно — внутри вас. А наша задача — разобраться в скелете картины, то есть в том, что обязательно должно быть в любом фильме, что будет его держать и что никто из зрителей не заметит».

В нашем кинематографе такие вещи не очень развиты, а преподавая много лет в университете в Германии, я изучил это. Зритель во время просмотра все время устает, его внимание удержать очень трудно, а эмоции зрителей должны непрерывно расти. Для этого и существует скелет. Плохо, конечно, если кости лезут наружу, а вот если они обросли телом и не видны, тогда все гармонично. Профессия же режиссера состоит как раз в том, чтобы сделать фильм живым и гармоничным. Вот, например, «Гори, гори, моя звезда». Там объединились и комедия, и драма, и трагедия — по тому времени это было очень свежее решение. Министр Романов, помню, кричал: «Что это такое вы мне показываете?! Что я должен — смеяться или плакать?!» Редактор журнала «Искусство кино» говорит ему: «Это жанр такой — трагикомедия». А он свое: «Нет такого жанра! Есть комедия — там смеются, есть трагедия — там плачут. Я учился в университете, я знаю…» Или взять «Экипаж», который принято называть фильмом-катастрофой. А ведь на самом деле ничего подобного там нет. Это четыре разных фильма — мело-драма, романтическая комедия, бытовая драма и сказка. Они соединились, и получился фильм. Но для того, чтобы пазлы этих жанров совпали, в картине должен быть скелет. Какой?

«Поездка в Японию для меня тогда была практически путешествием на Луну»
«Поездка в Японию для меня тогда была практически путешествием на Луну»
Фото: Татьяна Зайцева

Это моя профессиональная тайна, которой я делюсь только со студентами. Сейчас, правда, готовлю фильм о преподавании по своей методике — увлекательное такое кино для DVD. Сниму, а потом размещу в Интернете — пусть, кому интересно, смотрят.

— А вам везло на педагогов?

— Еще как, причем дважды. Первый раз, когда меня на свой курс во ВГИКе взял Довженко — просто великий педагог, очень сильно на меня повлиял. Да и окружение там неплохое было: Отар Иоселиани, Лариса Шепитько, Георгий Шенгелая... Но я с ними только два месяца занимался, после чего Довженко перекинул меня к Михаилу Ильичу Ромму. Сказал: «Чего здесь сидеть? У тебя уже институт за плечами, а тут — дети». Тогда я решил, что он меня выгнал, а на самом деле это оказалось вторым везением в моей жизни. Со мной вместе там учились Андрей Тарковский и Василий Шукшин, который был постарше всех нас — уже поработал и директором школы, и секретарем райкома. Он выделялся своим совершенно фантастическим, таким, знаете ли, крестьянским трудолюбием. Работал безостановочно, абсолютно на износ — днями, ночами. Каждую ночь расходовал по банке ужасного нашего растворимого кофе-порошка и по две, а то и по три пачки сигарет.

Идей в голове было немерено, и он все время писал — сначала в стол, потом стал веером рассылать свои рассказы во все журналы. Мы считали: ну, Вася — графоман. Прекрасный был парень, душевный очень, добрый, отзывчивый. И очень страдающий. Одно время он жил у меня. Как раз тогда ему пришло извещение — маленькая бумажка, в которой было написано: ваш отец посмертно реабилитирован. Я такую же получил по поводу матери, мои сестры и друзья — по поводу своих родителей, родственников. Все мы радовались. А Вася был в отчаянии. Как же так, он стыдился своего отца — первого председателя их колхоза, а тот, оказывается, невинный, и вроде как надо было им гордиться! Тетка моя (она тоже провела пять лет в концлагере и воспитывала меня как мать) ему объясняла: «Ну что поделать? Все в таком же положении, не ты один, никто ведь ничего не знал». Но Василий переживал страшно: «Как я мог не понять?!» Очень сильное чувство вины его разъедало. Тогда первый раз он запил. Потом в эти периоды у него был такой стереотип поведения: напившись, бил какого-нибудь представителя власти. Милиционера, например. Его тут же хватали, избивали, тащили в отделение, и тогда Михаил Ильич Ромм надевал лауреатский пиджак со всеми своими регалиями и шел вызволять Шукшина.

Правда, происходило это нечасто, примерно раз в год. Вообще у нас никто особенно не пил, не заведено было. Мы одержимо учились, причем вечером, после окончания занятий в институте, шли домой к Ромму, рассаживались за его длинным столом, ели там, пили чай и… продолжали обучение. Михаил Ильич заботился о нас, как о детях, и вообще отношения были какие-то, я сказал бы, семейные. Основания для конкуренции отсутствовали, мы просто подпитывались друг другом. По контрасту со всей остальной жизнью наша была насыщена смыслом, перспективой. В голове уже варились идеи будущих картин. То есть благодаря учителю жизнь была полностью осмысленна.

— На почве влюбленности конкуренции тоже не было? Все-таки студенчество — самая пора любви, первых чувств.

— Это правда, и народ у нас переженился довольно быстро. Тарковский, к примеру, женился на Ирме Рауш, нашей же студентке, другие тоже вскоре нашли себе пары, а я, в восхищении перед Шукшиным, отдал ему всех своих девушек — вот как раз тогда, когда он был в жутко травмированном состоянии из-за своего отца. И, естественно, они все тут же влюбились в него.

«Лиле нужен был человек, которого она могла бы пожалеть. А я был какой-то непутевый, неприкаянный, неухоженный. И она решила, что сможет меня спасти. Но муж ее долго не давал развода. В итоге получилось так: в один и тот же день Лиля зарегистрировала свой развод и брак со мной, а я — усыновление собственного сына»
«Лиле нужен был человек, которого она могла бы пожалеть. А я был какой-то непутевый, неприкаянный, неухоженный. И она решила, что сможет меня спасти. Но муж ее долго не давал развода. В итоге получилось так: в один и тот же день Лиля зарегистрировала свой развод и брак со мной, а я — усыновление собственного сына»
Фото: Татьяна Зайцева

Неудивительно, он был ярче меня — сибиряк, поразительно обаятельный, с настоящей харизмой. Единственный, пожалуй, недостаток заключался в том, что он носил сапоги, а под ними — портянки. Одна девушка попросила: «Саша, скажи, пожалуйста, Васе, пусть он перейдет на носки, все же не в армии…»

— Вы связали себя брачными узами, будучи студентом?

— Я женился, когда делал свою первую картину — дипломную. Мы объединились с моим приятелем Лешей Салтыковым, чтобы вдвоем снять полнометражный фильм «Друг мой, Колька!». В то же время я продолжал сотрудничать в разных детских издательствах, и в издательстве «Малыш» меня познакомили с художницей Лилей Майоровой — для того, чтобы я написал текст, а она сделала книжку. Книжку ту мы не сделали, зато зароманились. Правда, она была замужем. Муж работал в «Правде» журналистом — элита, одним словом. А я кто такой? Студент. Тем не менее пришлось уводить барышню из семьи. Я не столько понял, сколько ощутил, что второй такой прекрасной женщины больше не встречу, потому что ни одной, похожей на нее, не видел. Кстати, и не увидел больше.

И тогда, в свои 26 лет, сказал себе: «Значит, надо устраивать судьбу свою с ней». Но так получилось, что я не завоевывал Лилю, она как бы сама мне в руки упала — выбрала меня, хотя у нее та-акие были поклонники... Почему, спросите, отдала предпочтение мне? (С улыбкой.) А потому, что Лиле нужен был человек, которого она могла бы пожалеть. Все ее ухажеры были уже состоявшимися, самодостаточными мужчинами, а я — какой-то непутевый, неприкаянный, неухоженный, в практических вопросах жизни беспомощный. Короче говоря, она решила, что сможет меня спасти. Как только муж почувствовал, что с его женой что-то не так, он стал очень жестко ее опекать. Отвозил на работу на собственной машине, к концу рабочего дня приезжал, забирал — чтобы она была все время при нем. Но разве удержишь? Однажды Лиля поставила своего супруга в очередь за колбасой со словами: «Ты постой, а я пойду платить в кассу». (С улыбкой.) Может, он до сих пор там стоит? Хотя с той поры прошло полвека, все это время Лиля не устает меня переделывать. Постоянно твердит, что я должен быть другим — повнимательнее, повоспитаннее, не так держать вилку с ложкой, другую рубашку надевать, иначе общаться с людьми. Как бы подгоняет меня под некие идеалы. И в этом она неутомима. Кроме того, она не из тех жен, которые только восхищаются тем, что делает муж.

Лиля очень жестко критикует мои работы. И слава Богу, а то боюсь, как только она устанет перевоспитывать меня, у нас все рухнет. Один раз, в самом начале наших отношений, жена приехала ко мне на съемочную площадку. Посмотрела, увидела, что я полностью закрыт для другого общения, и сказала: «Я поняла, меня тут не должно быть». И больше никогда не приезжала на съемки ни одного моего фильма. Ни разу, ни на один день. Вот такой человек.

— Но все-таки вы как-то завоевывали сердце Лилии Моисеевны?

— Конечно, я мог бы соврать и сказать: «Да!» Но она же прочтет это и скажет: «Чего ты врешь?» Не ухаживал я почти. Как потом выяснилось, нас просто свели: коллегам в издательстве не нравился ее первый муж, и они почему-то решили, что мы — пара. Короче, сосватали нас. В результате я позвал Лилю замуж, но муж долго не давал развода, все думал, что она вернется, хотя мы уже жили вместе с Лилей и возвращаться она не собиралась. Тем более что за это время у нас родился ребенок. При этом мы никак не могли оформить отношения. В итоге так получилось, что в один и тот же день Лиля зарегистрировала свой развод и брак со мной, а я — усыновление собственного сына. Жена у меня, как я уже сказал, человек удивительный, особенный.

«Не будь рядом с Высоцким Марины Влади, он погиб бы гораздо раньше. Марина спасала его постоянно, вытаскивала из депрессий, из стрессов, из клинических смертей»
«Не будь рядом с Высоцким Марины Влади, он погиб бы гораздо раньше. Марина спасала его постоянно, вытаскивала из депрессий, из стрессов, из клинических смертей»
Фото: Татьяна Зайцева

И руки у нее — золотые, не зря же много лет возглавляла кукольный цех в Театре Образцова. Обожала делать куклы. Ну а кроме того, Лиля работала художником в издательстве, и это она придумала новое книжное направление — оригинальные книги-раскладушки большого формата. Сделала их больше 100 штук, издавались они миллионными тиражами. Идеи ее шли в ход — аналоги так и назывались: «книги по типу Майоровой». Но к моменту нашей встречи эта ее деятельность была только в зачаточном состоянии, а занималась Лиля в основном изготовлением новогодних альбомов и подарков. Я жил тогда в коммуналке на шесть семей — крошечная 15-метровая комната с пятью столами, заваленными черновиками, проектами, вокруг — горы какого-то хлама. Лиля, как только переехала ко мне, распорядилась этим оригинально, по-своему — просто выбросила все. От рубашек и простыней до столов. Ничего не оставила. Только бумаги свалила в кучу и велела мне в них разобраться. И все в моей жизни пошло по новой.

Народ у нас в те времена толпился все время, комната постоянно была буквально битком набита гостями. Жена после работы бежала на рынок, покупала там баранью ногу, нашпиговывала ее чесноком и засовывала в духовку. Это было наше фирменное блюдо, под которое все и собирались.

Прежде всего это были мои друзья из театра «Современник». У них тогда еще своего помещения не существовало, и они выступали в гостинице «Советская», недалеко от которой мы жили. Вот после спектакля все, как правило, и заворачивали к нам. Визбор часто проводил у нас вечера. Я с ним познакомился на картине Хуциева «Июльский дождь», где мы вместе снимались. Сперва Юра был центром всеобщего внимания, а потом в нашей компании появился Высоцкий. И хотя не было на нем никакого отпечатка гениальности — простой и ясный человек, но каким-то непостижимым образом и как-то совершенно естественно он всегда в любом обществе оказывался главной фигурой. Но Юра по определению не мог быть на втором плане, и в результате он просто перестал у нас бывать… Через какое-то время я купил крошечную трехкомнатную кооперативную квартиру, которая нам с Лилей казалась огромной, и Высоцкий довольно часто оставался там у нас ночевать, поскольку находилась она как раз посередине его пути от Театра на Таганке к их с Мариной Влади квартире в Матвеевском, добираться до которой было долго и неудобно. Мы дружили и с Высоцким, и с Мариной. Вместе — в узком кругу, скромно — отмечали их свадьбу в Москве. Кроме нас тогда были, по-моему, только Андрей Вознесенский и Зураб Церетели.

Лиля по этому случаю испекла яблочный пирог, который все с удовольствием уплетали. А большая свадьба была у них в Грузии, устраивал ее Зураб. Там уж все ходуном ходило, грузинское гостеприимство было представлено в полной мере.

— Вы сталкивались с периодами тяжелых депрессий Владимира Семеновича, связанных и с наркотиками, и с алкоголем?

— Это все потом стало проявляться. Кстати, и «подшивал» Высоцкого несколько лет подряд мой двоюродный брат — он был хирургом в госпитале МВД. Но в годы, когда мы активно общались с Высоцким и с Мариной, ничего этого не происходило. Про наркотики я вообще ничего не знал. Меня восхищала гиперактивность этого человека, он по природе своей, без всякой подкачки, все время был на взводе, в каком-то немыслимо активном тонусе. Невероятно резкий человек. Ему надо было все делать резко: резко войти, резко выйти, резко расслабиться, он генерировал бешеную энергию и заряжал ею огромное количество людей, жил на совершенно бешеном темпераменте, который в результате и сжег его. Но, не будь рядом с ним Марины, Высоцкий погиб бы гораздо раньше.

Фото: Татьяна Зайцева

Они любили друг друга до безумия, и только ей мы обязаны тем, что он успел прожить самые яркие творческие годы и написать свои лучшие песни. Марина его спасала постоянно, вытаскивала из депрессий, из стрессов, из клинических смертей. Помню, в очередной раз сорвавшись сюда из Парижа, бросив там все свои дела, она сказала моей жене: «Это — 19-й раз. Я больше не могу». Но после этого приезжала еще и еще... Она же уже тогда являлась легендой во Франции, была вхожа во все круги высшего света, не понаслышке знала, что такое роскошь, богатство. Говорила нам: «Господи, какие вы бедные, вы же ничего не видите, ничего не знаете!» В общем, казалось бы, по ее меркам Высоцкий был никто и ничто. Но она каким-то образом почувствовала, что он — гений, и беззаветно отдала ему всю себя, буквально бросила свою жизнь ему под ноги…

— Какие пути-дороги привели вас в мир кино? Ваши родители из среды творческой интеллигенции?

— Совсем нет. Мама была крупным партийным работником — секретарем парткома Наркомата рыбной промышленности СССР. На свою беду она была очень красивой женщиной — ее даже фотографировали для плакатов: мама там с поднятой рукой, с портфелем в руках, такая молодая коммунистка.

Сейчас сказали бы, культовая фигура своего поколения. И вот за ней начал активно приударять энкавэдэшник. Ей бы, дурочке, тихонечко, как-то по-хитрому отвергнуть его, а она вывела ухажера на партячейку и предала общественному позору. Ну, он ей и показал, где раки зимуют. Тут же появились две женщины, заявившие, что слышали, как мать говорила: «Убили Кирова, и Сталина убьют». Вот и все, этого было достаточно. Потом, когда маму уже посадили, мы с отцом ходили к тем теткам, спрашивали, зачем они напраслину возвели? Отец не понимал еще, что в таких делах обратного хода нет, и пытался выяснить: что и как, почему такой нелепый донос образовался? Они, бедные, жили в жутко убогом общежитии, по 20 человек в комнате. И объяснили: «А что мы могли сделать? Начальник сказал: «Если не подпишете заявление, я вас посажу». Плакали горько... Когда арестовали мать, мне было 4 года. Она просто исчезла из моей жизни, я даже не успел к ней привыкнуть. Практически заменила мне ее моя старшая сестра Лена (у нас с ней мать одна, а отцы разные). И еще тетка. Не очерствела душой, хотя на ее долю тоже хватило жизненных трагедий: муж был расстрелян, сама же она, как и моя мама, отбыла срок в лагере, но недолго сидела — 5 лет... Так что матерей у меня было достаточно. Кстати, у сестры просто фантастические дети.

Один сын, Андрей, — знаменитый математик, у него в Триесте даже свой международный математический институт, и в Москве он тоже работает — в Академии наук. А второй, Аграчев Дима, — не менее знаменитый переводчик, многоязычный синхронист. Совершенно уникальный полиглот, руководит группами переводчиков ООН. Вот такая талантливая семья…

Вообще, так уж получилось, что по разным причинам в нашей семье почти все мужчины оказались расстреляны, а женщины — в тюрьмах и лагерях. И все потом реабилитированы, а значит, без вины пострадали. Один дядя был крупнейшим экономистом, специализировался по сельскому хозяйству. Другой — командовал химическими войсками у Тухачевского. Третий, дипломат, организовал издательство «Академия», возглавлял огромную библиотеку, которая считалась лучшей в городе. Кстати, когда его посадили, всю эту библиотеку выкинули на улицу, где она и сгнила, потому что люди боялись подходить к ней. Самый младший был летчиком, но его тоже взяли. Вот только дядю Леву, инженера, не посадили, тот честно погиб на фронте — был танкистом и в первые же месяцы войны сгорел в танке. А отца моего, как ни удивительно, не посадили и не расстреляли, хотя, казалось бы, он был самым первым претендентом на арест.

«В нашей семье почти все мужчины оказались расстреляны, а женщины — в тюрьмах и лагерях. Маму арестовали, когда мне было 4 года. Она просто исчезла из моей жизни. А папу каким-то чудом эта участь миновала».Саша с отцом Наумом Яковлевичем и сестрой Еленой. 1938 г.
«В нашей семье почти все мужчины оказались расстреляны, а женщины — в тюрьмах и лагерях. Маму арестовали, когда мне было 4 года. Она просто исчезла из моей жизни. А папу каким-то чудом эта участь миновала».Саша с отцом Наумом Яковлевичем и сестрой Еленой. 1938 г.
Фото: Татьяна Зайцева

Папу командировали в Америку от «ЗИСа» с целью изучения там металлопокрытий для автомобилей. Разумеется, по возвращении он был внесен в очередной список врагов народа и на него было заведено соответствующее дело. Но отца спас директор «ЗИСа» Лихачев. Не имея возможности совсем избавить его от НКВД, он воспользовался своим правом отсрочить арест — то есть перенес фамилию папы в следующий список. И так в период с 37-го по 40-й год он поступал 19 раз. Почему? Ну, во-первых, они с отцом были друзьями с юности, а во-вторых, папа ведь отвечал за металлопокрытия автомобилей «ЗИС», а это были машины для высших сановников, для самого Сталина, поэтому такого человека надо было удерживать любыми способами. В общем, не знаю, был ли тот жест дружеский или чисто производственный, но факт остается фактом — отец остался на свободе. Во время войны «ЗИС» эвакуировали, и на его базе в городе Миассе Челябинской области папа организовывал строительство танкового завода. На открытом поле зимой, под снегом и метелью, люди ставили станки и начинали выпускать танки.

Первые два года войны я провел в детском доме, эвакуированном в Саратовскую область. Должен сказать, что детдом был одним из приятных воспоминаний детства.

Вот сейчас рассказывают много историй о безобразиях, которые происходят в таких учреждениях, но все это никакого отношения к подобным заведениям военного времени не имеет. У нас была большая дружная семья, и мне там было хорошо. С ребятами я всегда ладил нормально, а голод… Так я ощущал его как нечто совершенно естественное, не понимал даже, что по-другому можно жить. Кстати, у нас это называлось не голодом, а аппетитом. Да и кормили нас все время, заботились все-таки о детях. Когда совсем не было какой-то приличной еды, типа каши, значит, появлялась картошка в мундире с солью. Кроме того, сторож ворон и галок отстреливал. Ощипывал, варил и давал нам по кусочку вороны, а мы ее с трудом жевали. Когда отец вернулся в Москву, он забрал меня из детдома, и мы стали жить с ним вместе. Вскоре вышла из тюрьмы тетя Женя — она стала работать главным врачом больницы в Тульской области, и там я подолгу жил у нее. А потом вернулась из Магадана моя мать. Ужасно, страшно вспоминать об этом. Я ведь рос, не понимая драматизма всей ситуации, и то, что расти без мамы — настоящая драма, ощутил только после того, как повзрослел, когда она уже умерла. Мать должна быть у человека все время, постоянно, а я отвык от нее, не знал, что она значит в жизни. И ужас — это я сейчас понимаю — был в том, что, в моем понимании, просто у нас появилась незнакомая женщина, милая и приятная, которая вдруг приехала и очень хотела быть полезной всем нам — и мне, и дочке, и папе.

При этом пожила мама с нами совсем недолго. Ей не позволили находиться в Москве — отправили за 101-й километр, и она поселилась у тетки, стала работать в той же больнице. А я туда периодически приезжал. Но после своего освобождения мать пожила совсем недолго, через два года умерла. И только тогда я понял, что потерял что-то очень важное для себя, невосполнимое. Я учился в

10-м классе, мне было 16 лет…

Все мое детство проходило в Доме пионеров. Очень жалко, что сегодняшние дети не имеют той радости, которую имели мы. У нас жизнь буквально кипела, всем было очень весело и интересно. Я, неугомонный, побывал во всех кружках, в том числе и в театральном. Там богом считался Ролан Быков, с его бешеной творческой энергией. Постарше меня, он действительно был гением в актерской профессии. Его все обожали, им восхищались, показывали иностранцам. А я — так, совсем бездарный участник спектаклей, просто в куче, среди большого количества детей, выходил на сцену. Но что-то в душе осталось.

«Слишком поздно я понял, что жизнь моя построена была совершенно неправильно — надо было мне не фильмы снимать, а детей ростить. И чтобы их было много. Тогда и внуков было бы побольше»
«Слишком поздно я понял, что жизнь моя построена была совершенно неправильно — надо было мне не фильмы снимать, а детей ростить. И чтобы их было много. Тогда и внуков было бы побольше»
Фото: Татьяна Зайцева

После окончания школы я пошел поступать в Московский инженерно-строительный институт, на архитектурное отделение. На это была веская причина. Мне очень четко запало в голову убеждение: если у тебя есть крепкое ремесло, это поможет в любой жизненной ситуации. А к тому времени уже стали сажать моих двоюродных сестер. Они подрастали, поступали учиться, их вынимали из университетов и отправляли в ссылку как родственников врагов народа. Было ясно, что такая же судьба ждет и меня. Вплоть до 53?го года это было каким-то естественным развитием жизни для семей подобных нашей: родители постреляны, братья и сестры посажены, каждый оставшийся — в ожидании. Поэтому мы учились выживать. Я понимал, что должен получить профессию, пригодную для выживания в лагере, чтоб избежать общих работ на лесоповале, где наверняка погибнешь. Строитель с этой точки зрения очень хорошая профессия. К тому же мне нравилась архитектура. А вообще-то я всю жизнь рисовал и мечтал быть художником, до 7-го класса даже учился в ЦХШ. Но однажды, съездив в Питер, на экспозиции в Эрмитаже увидел картины Пикассо, которые по недосмотру властей не были упрятаны в запасник, был ошеломлен и запал на современное искусство. Вернувшись в Москву, стал бурно пропагандировать его, и меня тут же выкинули из школы.

Дальше я довершал художественное образование уже самоучкой. Начал рисовать карикатуры в юмористических и детских журналах, сочинял темы. Есть такая профессия — темист. Много придумывал всякого для разных художников, но и самому мне иногда давали что-то порисовать… Однажды, когда работал в журнале «Крокодил», зам. главного редактора сказал мне: «Саш, пойми меня правильно, но быть Рабиновичем в «Крокодиле» — это уже слишком. Меняй фамилию!» И я решил стать Миттой. По двум причинам. С одной стороны, Митта — это малоизвестная старинная еврейская фамилия, означающая древний гроб — этакие носилки, скрепленные кожаными ремнями, на которых несут покойника, запеленутого в промасленный саван, и потом опускают в песок, а с другой — это красивая чувашская фамилия. В Строительном институте я учился с очень милой девушкой Нарсей Митта, которая вышла замуж за прекрасного парня Сашу Белоусова и стала Белоусовой. И фамилия Митта как бы растворилась в воздухе. А я поддержал ее. Гена Шпаликов — легенда нашего поколения, с которым я учился во ВГИКе, сочинил тогда стишок: «Тра-та-та, тра-та-та, вышла Лиля за Митта. За Митта Миттовича — Сашу Рабиновича».

Когда я окончил институт, работать мне не хотелось совсем.

Сталин к тому времени помер, стало ясно, что меня уже не посадят. И я подумал: «Пойду-ка еще учиться». А куда? Решил во ВГИК, на режиссера — вроде профессия хорошая, у всех на языке, а уметь ничего не надо. Довольно быстро, без проблем, как-то даже незаметно, прошел все экзамены и поступил. Это был великий случай в моей жизни, ибо, оказавшись в этом вузе, я понял, что совершенно случайно попал на свое место, в свой мир, а ведь вполне мог бы пролететь мимо. Стал бы журналистом, например, или газетным художником…

— Своего сына, ставшего театральным художником, научили рисовать вы?

— Нет. У Жени природный дар, он рисует абсолютно идеально. Но категорически не хочет заниматься непосредственно живописью. Как и многих современных художников, его интересуют концептуальные идеи, поиск выражения картин мира какими-то нетривиальными образами. Мне все это уже трудно понять. У сына есть своя некоммерческая галерея, где он выставляет работы художников, которых больше никто не выставляет. А еще он с друзьями держит небольшие ресторанчики типа клубов, что называется — для своих. Большого дохода они не приносят, но позволяют нормально существовать.

Сейчас Евгений как режиссер и сценарист снял два документальных фильма про современных художников, которые уже с успехом прошли по международным фестивалям, были показаны на Кинотавре. Разумеется, как и галерея, кино у него тоже некоммерческое. Это его принципиальная позиция. Мы с Лилей специально не воспитывали сына по каким-то особым правилам. Просто вся наша жизнь была у него на виду — всегда брали его с собой во все компании. Вот и все воспитание. Однажды я даже в гости к Андрею Миронову не пошел из-за невозможности взять Женю. Андрей снимался у меня в «Сказке странствий» и позвал к себе домой на день рождения, там собирался очень узкий круг людей. Я сказал: «Андрюш, ты знаешь, у нас принцип — мы всюду ходим только с Женей...» Он говорит: «Пойми, пожалуйста, квартирка у меня крошечная, и один лишний человек — уже проблема». Что было истинной правдой. Я извинился: «Тогда мы не пойдем». Теперь у Жени у самого двое детей — шести и трех лет. Слишком поздно я понял, что жизнь моя была построена совершенно неправильно — надо было не фильмы снимать, а детей ростить, чтобы их было много. Тогда и внуков оказалось бы побольше. Но ничего, и эти двое — классные ребята. Быть дедом — счастье. Кто-то из знаменитых сказал: «Детей иметь не надо, только внуков!»

(Смеясь.) Согласен. Внуки — это совсем другое ощущение. Они вроде бы уже и не мои, но вместе с тем что-то с ними неразрывно связывает. И потом, когда два человека бегут к тебе, обнимают и прижимаются с возгласом: «Дедушка!..» Нет, что в этот момент испытываешь, передать невозможно. Понимаешь только одно: у тебя за плечами уже большая жизнь…

— Александр Наумович, в свои 75 лет вы в прекрасной физической форме. У вас есть какой-то секрет ее поддержания?

— Я занимаюсь физкультурой, стараюсь много ходить. Раньше ежедневно по нескольку раз поднимался по лестнице на 14-й этаж и спускался. Но сейчас каждый день осуществлять такие упражнения уже не получается, колено побаливает — дает о себе знать прежняя травма. Известный американский режиссер Джон Форд (ныне покойный), когда его спросили: «Какое качество прежде всего должно быть у режиссера?» — ответил: «Должно быть три главных качества: во-первых — здоровье, во-вторых — здоровье и в-третьих — здоровье». Ну разве тут можно что-то возразить? А для того, чтобы эти качества не иссякали, надо держать себя в форме. Стараюсь.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Таро-гороскоп на апрель 2024 года для всех знаков зодиака
Апрель станет непростым месяцем. С первых дней Меркурий развернется и пойдет в обратном направлении, поэтому многие знаки окажутся перед выбором или их дела начнут буксовать. Каждому представителю зодиакального круга не помешает помощь или хотя бы совет. Карты Таро укажут правильный путь для каждого, с этими рекомендациями вы сможете избежать проблем и даже выбиться в лидеры.

Таро-гороскоп на апрель 2024 Овен




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог