Играл на свадьбах я ровно до тех пор, пока не стал сочинять песни сам и они зазвучали в народе. Помню, подходит однажды мужик и спрашивает: «Эй, очкарик, знаешь «Предъявите билет...»? Сыграй!» Я понял: это моя последняя свадьба, вышел в иную весовую категорию...
— Папа не хотел, чтобы я стал музыкантом. «Сынок, — говорил, — все они алкоголики. На фиг тебе это надо? Поступи в нормальный институт и получи нормальную профессию. Стань, например, инженером, а потом уже играй свою музыку сколько хочешь».
Хотя сам-то он пробовал поступить в театральный, поскольку был не только голосистым, но и очень артистичным. Не взяли. Тогда папа гордо сказал: «Да и хрен с вами, будущее советского искусства потеряло выдающегося представителя!» — и пошел работать на железную дорогу.
Мама тоже была музыкальной. Когда приходили гости, все садились за стол, как водится, выпивали-закусывали и потом начинали петь. Пели многоголосие — и мама, и папа, и все родственники, у них здорово получалось. Папа всегда был душой компании, постоянно травил байки и шутил. Причем шутки его не повторялись, откуда их брал — не понимаю. После того как гости поели, выпили и напелись, папа, что называется, выходил на арену и рассказывал всякие истории.
Он всю жизнь работал диспетчером на станции Брест-Центральный, отправлял поезда за границу. Отец, кстати, свободно говорил по-польски. Судьба его не жалела: перенес подряд три инфаркта и инсульт, после которого почти потерял речь. Изъяснялся простыми назывными предложениями, буквально по слову, ужасно от этого страдая. Так продолжалось почти восемнадцать лет.
Как ни странно, болезни и примирили папу с моей профессией. Когда-то, в 1968 году, он купил «запорожец», выдающийся экземпляр советского автопрома! Отец с ним постоянно возился, причем лежал под авто больше, чем ездил. В конце семидесятых появилась восьмая модель «жигулей», и папа встал на нее в очередь. Простоял десять лет и дождался своего часа. Правда выпускали уже «девятку».
Папа поехал на работу с деньгами, собираясь на обратном пути заплатить за автомобиль, и прямо там у него случился обширный инфаркт. Когда оклемался, спросил: