Правда и доставала она меня порой. Никогда не забуду, как приехал на гастроли на юг. Вернее прилетел поздно ночью и лег поспать, а под окнами подвыпивший мужик с аккордеоном всю ночь орал «Город, которого нет». Фальшиво, но самозабвенно, от души. Я, ворочаясь в постели, мысленно заклинал: «Ну иди же домой! И на фиг когда-то написал это...»
— Вы же продолжили сотрудничать с Бортко?
— Сделали несколько картин, в том числе «Идиота», «Тараса Бульбу», «Мастера и Маргариту». Булгаков для меня — особый автор. Помню, в конце семидесятых мне дали самиздат — перепечатанные на машинке листы — на одну ночь. Роман невероятный по масштабу, но самое главное — он написан удивительным языком. Так емко, глубоко, сильно... И когда спустя много лет Бортко предложил написать музыку к фильму, я, честно говоря, усомнился. Не верил в возможность экранизации «Мастера...». Если честно, так и осталось ощущение, что роман не экранизируем. По горизонтали — да. А что делать с булгаковским языком и с булгаковской глубиной?
С Достоевским тоже было тяжело. Думаю, «Идиот» — одна из моих самых сложных работ. Тогда я впервые подходил к чему-то настолько масштабному. Сейчас, наверное, было бы легче — появился опыт, но и он не панацея, ведь благодаря опыту знаешь, как нельзя делать, но он не подскажет, как нужно.
Расстались мы с Бортко на «Тарасе Бульбе» из-за творческих разногласий. Картина адски тяжелая. К примеру сцена, где казаки скачут по степи рубить ляхов. Вроде все понятно, а какую музыку написать? Патриотической составляющей в нашей жизни не осталось, я же не могу написать марш, это будет лубок — не поверят. Просто голову сломал: перестал пить, есть, спать, делал этюд за этюдом и понимал: не годится, не работает.
Наконец осенило, ночью аж в кровати подскочил. Пригласил монахов из Валаамского монастыря, они исполнили подлинное песнопение XVI века страшными низкими голосами. Текст на церковно-славянском не читался, зато в кадре создавалось напряжение и мощный суровый оркестр его поддерживал.
Бортко — импульсивный человек. Помню, на «Мастере и Маргарите» звонит художник по костюмам:
— Вам не кажется, что у плаща Понтия Пилата серый подбой лучше сделать красным?