Но при этом... При этом не поверит в обвинение в шпионаже, предъявленное подруге в 1950-м, и будет помогать ее семье, а не прятаться и избегать, как это делали многие. А когда в 1971 году будут исключать из Союза писателей Галича, окажется в числе четверых, голосовавших против (хотя после настоятельной просьбы «сверху» передумает и переголосует «как надо»). Может, в этом и было то самое редкое, но тихое и решительное «все равно его не брошу, потому что он хороший»?
Нельзя сказать, что ей самой не доставалось. Отчего же... В делении на «левых» и «правых» попутчиков она изрядно намаялась. И происхождение давало о себе знать — в двадцатых-тридцатых нет-нет да и поставят на вид не честных пролетариев, а проклятых буржуев в анкете, а в сороковых пронесся уже шепоток «по еврейской линии» и о «космополитизме». Периодически поругивали стихи — то рифмы излишне сложны для ребенка, то Барто и вовсе клевещет на советских детей посредством стихотворений про «девочку-ревушку» и «девочку чумазую». Однажды она в сердцах написала:
Это квартира Барто?
То есть как «А что?»
Я хочу узнать, Барто жива ли?
Или ее уже сжевали?
Но она отбивалась. Конечно, здесь были и везение, и расчет, и тонкое чутье. И прямо скажем, то, что представлялось Барто «гонениями» и «травлей», оказывалось детским лепетом по сравнению с судьбой многих ее коллег, плативших за «стишки» свободой и жизнью.
Но все же кем-кем, а трусом Агния Львовна никогда не была. Верным партийцем — да, трусом — нет. И доказывала это неоднократно. В 1937-м отправилась в Испанию, раздираемую гражданской войной, в составе группы писателей — на конгресс в буквально пылающем Мадриде.
К слову, там с ней произошел примечательный случай. В магазинчике у заправки Барто увидела кастаньеты, и душа танцовщицы затрепетала. Пока говорили с продавщицей, в небе появились фашистские самолеты. И вот автобус с советскими писателями ждал Барто, покупавшую кастаньеты во время бомбежки. Вечером Алексей Толстой, кляня испанскую жару, осведомился, не планирует ли Агния Львовна купить еще и веер, чтоб обмахиваться при следующем налете. А вернувшись, Барто напишет знаменитое стихотворение «Я с тобой» об испанской девочке, утешающей младшего братишку:
Ты не бойся темноты:
В темноте не виден ты.
А когда начнется бой,
Ты не бойся — я с тобой.
Потом грянула Великая Отечественная. Сначала Барто вообще отказывалась покидать Москву. Потом рвалась на фронт. Затем просилась на радио. Но ей буквально пришлось — и очень неохотно — уехать на Урал, потому что мужа направили на электростанцию.
В Свердловске она вела активную жизнь, стремясь приносить посильную пользу, в отличие от многих эвакуированных литераторов и писательских жен. Тут ей помог знаменитый сказочник Павел Бажов — познакомил с мальчишками, которым предстояло заменить взрослых у станка на заводе. А еще посоветовал выучиться на токаря, чтобы встать к станку вместе с ними. И она это сделала. Получила второй разряд и потом написала о юных, слишком рано повзрослевших, но не утративших детской чистоты коллегах целый цикл «Подростки». Позже устроилась в газету. Читала стихи на радио, выступала в госпиталях перед ранеными и в школах.
