Спустя годы чета Барто — Щегляев даже удостоится самого на тот момент высокого и авторитетного признания, почти одновременно: муж в 1948 и 1952 годах получит Сталинские премии за свои изобретения, жена в 1950-м — за книгу стихов.
Но это позже... А пока в 1933-м родилась дочь Таня — спустя три года после появления на свет стихотворения о ее тезке, уронившей в речку мячик.
У занятых женщин, работа которых связана с детьми, на собственных малышей часто не хватает времени. Вот и Агния Львовна постоянно крутилась в вихре дел и забот: встречи с детьми в школах и больницах, поездки в пионерские лагеря, выступления, заседания всевозможных профессиональных организаций, дискуссии в редакциях, переговоры в издательствах, а дома — письменный стол, муки темы и рифмы над листом, стук пишущей машинки... Она никогда не бывала на родительских собраниях, а дочери запрещала говорить, «кто у нас мама».
В 1937-м Барто вознеслась на писательский олимп в буквальном смысле — и получила важнейшее свидетельство статуса: квартиру в легендарном «писательском» доме в Лаврушинском переулке, где соседи — один знаменитее другого. Там и обосновались всей семьей — муж, жена, двое детей, свекровь Наталья Гавриловна и няня Домна Ивановна.
Положение главной детской поэтессы, общесоюзная известность и, главное, специфика характера тогда и впоследствии требовали от Агнии Львовны многого. В первую очередь — публичного заявления позиции по всем ключевым поводам. Отсидеться в ту пору никому из признанных писателей не удавалось, но Барто активностью превзошла многих.
Кто знает, чем были вызваны такие проявления? Об их причинах и природе спорят и десятилетия спустя. Кто-то склонен оправдывать ретивость обличавшей врагов Барто затаенным страхом и желанием уцелеть и приспособиться. Кто-то настаивает на том, что она действительно верила в то, что делала, будучи глубоко советским человеком, этакой отличницей с первой парты, до мозга костей, каждой клеточкой преданной партии, верящей и отвергающей любые сомнения.
Как бы там ни было, этого уже не вычеркнуть. Хотя и трудно уместить в голове парадокс: детская писательница, фея доброты, справедливости и чистоты, даже само имя которой переводится с греческого как «невинная», а с латыни как «агнец», жжет глаголом, призывая покарать вчерашних кумиров.
В 1930 году она подпишет письмо, обвиняющее Чуковского в буржуазности и неактуальности. На процессе Синявского и Даниэля сделает «экспертное заключение по делу», подтвердив антисоветский характер творчества. При исключении из Союза писателей Лидии Чуковской обличит с трибуны антисоветчину и злобу кристально чистого человека, дочери своего патрона в литературе. Поддержит исключение из Союза писателей Пастернака и вместе с Маргаритой Алигер и Верой Инбер составит и зачитает просьбу к правительству лишить его гражданства и выслать из Советского Союза (хотя Пастернака когда-то любила и ценила очень высоко, всю жизнь помнила, как он хвалил ее, называя жонглером, потому что каждое ее слово твердо стоит на невидимом канате и не качается).
