Свои первые спектакли ставил еще маленьким, под диваном. Потом режиссеры Кама Гинкас и Гета Яновская, дружившие с родителями и часто бывавшие у нас дома, показали, как сделать сцену в книжной полке. Чуть позже папин лучший друг Владимир Бугров подарил мне огромный макет, занимавший полкомнаты. Там было все как в настоящем театре: поворотный круг, запускавшийся пультом от игрушечной железной дороги, планшет сцены, обитый пенопластом, к которому иголками крепились декорации. И каждый день ровно в семь часов у меня начинался спектакль. Артистов не было, только две фигурки для масштаба. Действие воображаемое, под музыку с пластинки.
Я ставил все, что видел в Большом и Театре Станиславского. Не только оперы, но и балеты. И у меня примерно так же все и выглядело! Не хуже. Своими постановками я без конца насиловал гостей. Заводил в комнату и заставлял смотреть под музыку смену декораций.
Однажды пришли Гинкас и Яновская, а в моем театре шел балет «Лебединое озеро». Кама заинтересовался:
— А можно повторить этот момент?
— В театре ничего не повторяется. Надо смотреть до конца, — отрезал я. — После окончания спектакля мы можем что-то показать на бис.
Потом Гинкас использовал этот фрагмент в спектакле «Вагончик» во МХАТе, и я этим горжусь.
— Родители вас поддерживали?
— У меня была полная свобода. Когда разрезал мамино платье с люрексом, чтобы сделать занавес, мама простила, потому что тоже любила музыку и театр и понимала: сын действовал из любви к искусству.
По профессии она преподаватель английского. Родители познакомились в Институте культуры, где папа был студентом режиссерского факультета, а мама преподавателем. Он тогда только пришел из армии, она — из иняза.
Папа был очень музыкальным и не зная нот, играл на всех инструментах — фортепиано, гитаре, виолончели, скрипке. Подбирал любую мелодию. Эта способность мне, видимо, передалась от него. Первые годы в музыкальной школе я тоже играл по слуху. «Снимал» любые произведения с пластинок с записями великих музыкантов. Взрослые об этом не знали и восхищались: «Какой способный мальчик! Как играет!» Когда случайно выяснилось, что мальчик не знает нот, разразился страшный скандал и началась муштра, которую я не выносил. Но мама стойко держала оборону — музыкальную школу пришлось окончить. Моя учительница была уверена, что пойду в консерваторию, и заплакала, узнав о поступлении в ГИТИС.
Папы уже давно нет, а мама по-прежнему со мной. Она всю жизнь преподавала в Институте культуры, заведовала кафедрой иностранных языков. В прошлом году после прихода нового ректора была вынуждена уйти. Сейчас работает в МГУ и проводит тематические вечера в нашем театре — так называемые «Гостиные Людмилы Жумаевой». Зал каждый раз забит битком. Мама счастлива, говорит, что надо было давно уйти с прежней работы.
— В ГИТИС поступили легко?
— Ну как легко? В тот раз впервые на режиссуру приняли абитуриента шестнадцати лет. Семнадцать мне исполнилось в конце октября. Таких юнцов никогда не брали, только взрослых людей с образованием и опытом. Сказали, что это эксперимент и я могу вылететь в любую минуту. Но я не вылетел.
На третьем курсе уже поставил драматический спектакль в Калинине. Потом музыкальный — в Театре оперы и балета Республики Коми. В Москве молодому режиссеру было нереально устроиться, и я мечтал: «Вот бы поехать в Сыктывкар после окончания института! Я бы там работал с огромным удовольствием!» О собственном театре даже не помышлял...
