В нашей семье много талантливых людей, но ни у одного нет таланта пить. Рэм Федорович пил серьезно и здорово. Дома устраивались шумные актерские застолья. Пока папа был молод, даже после двух литров водки не хмелел — такое было могучее здоровье. Но литры не прошли мимо, и в конце жизни папа тяжело болел. Инсульт, инфаркт, диабет — ничто его не миновало. Ушел он рано — в пятьдесят девять лет.
И Саша выпивал, довел свое сердце до того, что оно стало в два раза больше нормы и с трудом качало кровь. После того как заработал себе так называемое бычье сердце, пить нельзя было ни грамма. Курить он бросил, чем очень гордился, но пить продолжал, несмотря на то что после первой же рюмки начинал задыхаться. Говорил: «Если брошу, это буду уже не я».
Зоной Сашиного обитания были близлежащие к дому кварталы Покровки. Он знал всех, с кем можно выпить. Прицепив на поводок верного Рикки, Хочинский шел к друзьям, а где друзья — там всегда бутылка.
Алкоголь давал Саше, как, впрочем, всем пьющим людям, временное освобождение от жизненных проблем, которых немало выпало на их с Антониной долю. В середине восьмидесятых по сфабрикованному обвинению в гомосексуализме худрука ТЮЗа Зиновия Корогодского отстранили от работы и дали условный срок. Артисты боролись за своего учителя, подписывали письма в его защиту. Без Корогодского театр стал другим, и Тоня с Сашей не нашли себя в нем. Конфликт брата с новым руководством дошел до того, что на служебный вход передали приказ: Хочинского в ТЮЗ не пускать. «Сашенька, не велено», — сказала, увидев его, вахтерша и заплакала.
Теперь Саша зарабатывал выступлениями: пел под гитару песни Евгения Бачурина, Олега Митяева, Юлия Кима, Галича, сам написал музыку к циклу стихов Александра Володина. Ездил по заводским цехам, по Домам культуры, по частным вечеринкам, получая гроши. Правда раз попал в бандитскую компанию, где ему сунули пятьсот долларов — бешеные по тем временам деньги — за две песни.
Тоню и вовсе никуда не приглашали. На двоих с Сашей они поставили антрепризный спектакль «Филумена Мартурано». Собирали от силы ползала. На дворе стояли девяностые, когда театр вообще перестал быть востребованным. Время от времени друзья приглашали на обед, зная, что народная и заслуженный живут впроголодь.
У Тони дома был прибор, с помощью которого она лепила из воска розочки на продажу. Жить как-то надо, еще двух собак и кошку прокормить. Детей они с Сашей не нажили, может оттого, что Тоня всегда считала: сцена —главное в жизни, а может, по другой какой причине. Брат же детишек очень любил, с удовольствием возился с моей дочкой. Однажды украдкой показал маме фотографию мальчика, очень на него похожего, которую прислали по почте из другого города: посмотри, мол, возможно, это мой. Мама отреагировала скептически, и тема закрылась сама собой.
Дальняя родственница, принимавшая его в Америке, предложила остаться в Штатах насовсем и нелестно отозвалась о Тоне Шурановой. «Не трогайте Россию, — ответил Саша. — Там моя мама, мои березы. И в семью мою не лезьте. Не ваше собачье дело!» Сел в самолет и вернулся домой.
Если говорить положа руку на сердце, то любимая женщина у Саши всю жизнь была только одна — мама. Может, он так привязался к ней, потому что рос без отца?
Бывало, придет к нам радостный:
— Мамочка, я заработал и хочу подарить тебе пятьсот рублей.
— Спасибо, Саня! — мама возьмет деньги и унесет в комнату.
Саша посидит, поест.
— Мамуль, не можешь мне дать в долг пятьсот рублей?
— Да, конечно, Саша.
Снова идет в комнату и возвращает сыну деньги.
— Я отдам, мамуль, обязательно отдам.
Обижаться на него было невозможно. От души подарил, но теперь у самого нету, а очень надо, и к тому же ведь обещает отдать. Редко когда мама скажет беззлобно: «Ну и зараза ты все-таки!»
