В итоге полетели двадцать семь лучших комсомольцев города Москвы и я. На Кубе было чудесно, мы разбились на пары, я с кем-то целовалась у океана. Потом узнала, как мои друзья провели время в Дубровнике — их даже на море не пустили! Подумала: какое прекрасное решение я приняла, выбрав Кубу! Никогда ничего не просила, не выхватывала, но если удача звала, шла ей навстречу. То, что стала академиком, узнала из газет и даже сомневалась — идти ли на церемонию. В академии увидела замечательных художников Андронова, Никонова, Смолиных и поняла: быть с ними — почетно.
— Можно сказать, что «Казнь народовольцев» изменила вашу судьбу?
— Думаю, да. За три года, которые ее писала, я успела познакомиться с первым мужем, родить ребенка и развестись. Бабушка, кстати, была против моего брака с Васей. Я решила так: если она из-за этого умрет, не выйду, если нет — пойду под венец. Бабушка уверила, что умирать по этому поводу не собирается, и мы поженились.
Вася жил на Масловке, в городке художников, я сидела с ребенком, но надо было заканчивать «Народовольцев» в мастерских академии. Ездить туда из Васиного дома оказалось далеко и сложно, поэтому лето я с сыном Николкой провела на даче, а затем пришлось вернуться к бабушке: дорога с нашей Плющихи до мастерской занимала минут десять. Вася заявил, что не хочет быть приходящим мужем, и мы расстались — я выбрала картину.
Осталась с младенцем одна, без «приходящего мужа», и чувствовала себя очень несчастной. Казалось, все прекрасное в моей жизни позади. А в декабре столкнулась в Доме художников с Ильей Кабаковым, и он пригласил вместе встретить Новый год. И вот тридцать первого собираюсь, глаза накрасила, уже одиннадцать, а у Николки сна — ни в одном глазу. Я его остервенело трясу, он чувствует, что нервничаю, и ему мое состояние передается.
Приехали мама, папа, все бегают, все пытаются выхватить у меня ребенка. Наконец в четверть двенадцатого сын уснул, я впихнула его в кроватку, натянула платье, побрызгалась духами. Илюша встретил меня на «Кировской» без пяти двенадцать, мы отмечали в мастерской с замечательными художниками андеграунда, потом поехали в Дом кино, дальше еще куда-то, гуляли всю ночь. Мы были самые-самые, лучшие-лучшие. Я — юная, прекрасная, в восточных украшениях, в своем любимом платье из джерси, которое Наточка купила мне, когда работала в Алжире. Новый год 1973-го — самый потрясающий в моей жизни, поскольку я поняла, что жизнь продолжается.
— С кем еще общались в семидесятые?
— Была великолепная бардовская компания. Мои ребята дружили с Высоцким, художник Володя Лавинский снимал его посмертную маску. Помню, как волшебно Лавинский исполнял на гитаре «Живописцы, окуните ваши кисти...» Окуджавы. Я, кстати, слушала вживую и Высоцкого, и Булата — он был соседом Беллы Ахмадулиной, с которой я близко дружила. Боря Мессерер, ее муж, по-моему, даже немножко ревновал... Она мне белый стих посвятила, он начинается так: «Зачем я ракушку взяла из бездны океана? Из бездны сувениров не берут».
С Беллой познакомились в Ферапонтово — она ходила босиком по берегу озера, мы ловили раков, потом варили их... Я всегда относилась к Белле с восторженным обожанием, хотя не раз слышала: «Танька, ты же гений!» И говорила она это с особенным придыханием. Когда читаю стихи Ахмадулиной вслух, стараюсь произносить с ее интонациями. Белла была очень смешливой и азартной. От многих слышала, что она пила. Да, мы все тогда выпивали, но я никогда не видела ее «не в форме» — ни в ресторане, ни дома. Думаю, люди просто не терпят неординарности, таланта, успеха, красоты и стараются очернить такого человека, я сама это испытала.
Для меня Белла всегда была и остается небожительницей. Помню ее юбилей: на мхатовскую сцену она выходила из-за зеленого занавеса будто фея. Боря Мессерер, создавая ее образ, одевал Беллу в шляпы и необыкновенные наряды, следил, чтобы жена была королевой бала. И она была ею. Долгие аплодисменты в зале МХАТа, общее ликование — было очевидно, что Ахмадулина принимала это как должное.
