Юрий Чурбанов пригласил меня в свою машину и заговорил о любовнике жены: «Скажи Буряце, чтобы уезжал за границу и не возвращался, иначе его арестуют. Ты подруга Гали, он откровенничает при тебе. Если понадобится, подпишешь показания против него». От отчаяния и безвыходности положения я расплакалась...
Брежнева пришла к нам в гости в надежде купить мамину старинную брошь — дочь генсека коллекционировала бриллиантовые украшения. Мама раритет продавать отказалась, зато мы с Галиной подружились на несколько лет... Но я по молодости даже не подозревала, в какую ловушку можно попасть, если станешь свидетельницей личных тайн первых лиц государства.
Тогда я устраивала концерты — сначала в ДК «Ленинские горы» при МГУ, потом в московском Доме архитектора, а в нашей квартире на Патриарших прудах было что-то вроде творческой гостиной: там собирались артисты, писатели, композиторы, шахматисты — кого только не было! О незабываемых встречах с этими талантливыми людьми и хочу рассказать.
Я вообще выросла в атмосфере светского салона. Папа Эдвард Георгиевич был голубых кровей и всегда жил по-барски. В доме во Львове стоял вечно накрытый стол, за которым чуть ли не каждый день сидели гости. Отец был известным в городе врачом. Женщины его боготворили, что довольно болезненно воспринимала моя мама Марина Захаровна. О том, что будущий муж будет безумно красив, ей во время войны сообщил сам Вольф Мессинг, который посетил прифронтовой госпиталь, где она работала в регистратуре.
— Ну чего так смотришь? Не такой уж я и страшный! — заметил он ее напряженный взгляд.
— А откуда вы знаете, о чем я думаю? — смутилась мама.
— Я все знаю. Например, что скоро ты выйдешь замуж за ослепительно красивого мужчину и родишь дочку.
Видимо, Мессинг ее тогда закодировал: если ухажеры были недостаточно эффектны, она делала вывод, что пока не встретила того самого. А отца узнала сразу, он полностью подходил под определение экстрасенса. Не предупредил Вольф маму только об одном — как это будет тяжело! Папе было приятно, что женщины перед ним преклоняются, и я с детства уяснила, что мужская красота — зло. В какой-то момент мама сказала: «Не могу больше на это смотреть», — взяла меня, двенадцатилетнюю, и уехала в Киев, где жила бабушка. На нервной почве у нее начались проблемы с позвоночником, поэтому папины родственники из Тбилиси, с которыми мы продолжали общаться, пригласили маму в гости и посоветовали пройти курс знаменитых серных ванн.
Мне же подошло время поступать. Я мечтала стать актрисой и сначала поехала в Москву во ВГИК, но именно в тот год набора не было. В коридоре встретила Бориса Бабочкина, и он сказал: «Обязательно приезжай в следующем году». Однако в грузинском университете как раз открыли экспериментальный факультет кинотеледраматургии, которым заведовал Резо Чхеидзе. В результате я поступила на курс к режиссеру Отару Иоселиани. Его лекции были настолько интересными, что мы не могли пробиться в аудиторию через толпу студентов. Иоселиани преподавал на русском. Параллельно я поступила на актерский факультет в Тбилисский театральный институт имени Шота Руставели. Меня приглашали сниматься на «Грузию-фильм», но вместе с ролями обычно предлагали и ужин с завтраком... Тогда сделала вывод, что не смогу стать артисткой, ведь большинство режиссеров считают их своей собственностью.
