Я решил самостоятельно выручать Толю и продать какую-нибудь из оставшихся мне от деда, старосты собора в Саратове, старинных церковных книг. Выбрал красивую, тяжелую: Четьи минеи — жития святых. Помню, в нашем детстве бабаня доставала ее из большого кованого ларя и читала нам с Толей, вызывая ощущение неведомой прекрасной жизни, похожей на сказку.
Книгу я понес не в букинистический магазин, а в церковь, сообразив, что так лучше. Верующим тогда не был, запомнил только, что храм находится возле стадиона, куда мы бегали смотреть хоккей. Священник, которому я честно все рассказал, дал мне немалые деньги. Я смог купить и мяса, и овощей, и две трехлитровых банки сока, и бутылку дешевого болгарского вина. Все это вместе с оставшимися деньгами отнес Толе. Заветная дедова книга спасла внуку здоровье, и теперь он мог в полную силу готовиться к экзаменам.
Как лучшего выпускника Толю оставили работать в театре. Но оказалось, что такие актеры, как Солоницын, не очень-то нужны. Требовались либо герои, «комсомольцы-добровольцы», либо деревенские простаки, но на эти роли Толя не подходил. Он был гораздо сложнее. Писал о себе: «Природа наделила меня чертами аристократизма — я был нервен, вспыльчив, замкнут, впечатлителен». И при этом пни на болотах корчевал, не чурался никакой физической работы, закваска-то у него рабочая.
В нем уживались разные стихии: мог быть и порывист — и задумчив, и решителен — и не уверен в себе, и легок на слезы — и остроумен. Рассказывал, как друживший с ним Алексей Ванин, любимый актер Василия Шукшина, пригласил на новоселье. «Сидим выпиваем. Леша вдруг:
— Толя, ты совсем не такой, каким мы тебя представляли.
— А почему Макарыч ни разу не пригласил меня в свои фильмы?
— Он тебя боялся. Говорил: «Этот актер слишком умный».
Толя, заядлый книгочей, каждый вечер выучивал по стихотворению, и когда не было ролей в театре, выступал с концертами перед студентами. Спрашивал, что ребята хотят услышать, из зала выкрикивали название, и Толя читал стих, поражая воображение собравшихся. Умным был, дружил с Сашей Кайдановским, большим интеллектуалом, они обменивались книгами.
Как-то я попал на семинар, где один киновед, рассказывая о Тарковском и Солоницыне, заметил, что оба были лишены чувства юмора. Я оторопел: слышал бы этот умник, как «слишком серьезный» актер рассказывал анекдоты! Наши друзья в такие моменты просто по полу катались от смеха. Толя ведь, не поступив в очередной раз в ГИТИС, отправился в цирковое училище, но его не приняли. А он хотел стать клоуном. Умея выглядеть на премьере картины как аристократ, мог в другое время начать придуриваться, изображая урку с танцплощадки. Как-то на Московском кинофестивале стал в перерыве так натурально ломать комедию, что к нему подошла одна из сотрудниц кинотеатра и, не узнав его, намеревалась вывести странного типа вон.
