Мы проводили вечера в возвышенных беседах о театре и литературе, а наутро я снова мчался на улицу, где нормальную речь заменял мат-перемат. Таким вот стал перевертышем: то любимый внук, то уличный гопник. Бабушка Наталья Никитична подозревала неладное, предупреждала: «Видела тебя из окна с нашими хулиганами. Не надо с ними дружить».
Но общаться больше было не с кем. Либо гопота, либо скучные «ботаники», совсем мне неинтересные. Вот и возвращался в Питер с приблатненным мариупольским говором: «Та шо ви там такое ховорите...» И прости-прощай, фигурное катание! А ведь мама в мечтах видела меня чемпионом. Какое там! Уходил в восемь утра в школу и пропадал на весь день — поминай, как звали.
После уроков забрасывал портфель к кому-нибудь из приятелей и мчался гулять. Боялся, что если покажу нос дома, могут загнать на тренировку, которые я безбожно прогуливал. Мама в конце концов махнула на фигурное катание рукой и отвела меня на фехтование. Думала: все-таки оружие, мушкетеры, вдруг мальчик заинтересуется? Увы, продержался я в секции недолго, о чем страшно жалею. Вольная жизнь казалась более привлекательной, чем спортивные победы.
Мама и отчим со мной натерпелись. И по гаражам лазал, рискуя упасть и что-нибудь себе сломать, и из дома уходил в восемь утра, а возвращался в восемь вечера. Мобильных тогда не было, где болтается ребенок, неизвестно — нервы старшего поколения были на пределе.
По большому счету я рос избалованным, творил что хотел. Не помню даже, чтобы когда-нибудь получал от взрослых серьезный нагоняй. Им было просто некогда. Страна развалилась в год моего рождения, в 1991-м. Люди пребывали в растерянности, не понимая, как жить дальше. В такие периоды не до искусства, публика перестала ходить в театры, артистам приходилось выживать, как-то крутиться.
Когда мне было десять, мама и Петр Васильевич расстались. По решению мамы. Мы съехали на съемную квартиру. Я этого не хотел. Но меня никто не спрашивал. К тому времени уже догадался из обрывков разговоров взрослых дома и в театре, что Петр Васильевич мне неродной, а отец мой — Евгений Дятлов. Но исчезновение Журавлева из нашей жизни я воспринял крайне болезненно. Даже как-то прокричал маме в запале, что оставив отчима, она лишила меня детства. Вспоминать те слова сегодня и смешно, и стыдно. Виноват, конечно, переходный возраст.
