Рубена Николаевича тогда уже не было на свете. Он такого не допустил бы, всегда помнил, что актеры — люди тонкой душевной организации, и относился к нам бережно. Я однажды невнимательно изучила свое расписание и пропустила утреннюю репетицию «Золушки». Явилась в театр к часу на собрание. В фойе сидел Симонов с нашими старейшими актрисами Ниной Павловной Русиновой и Диной Андреевной Андреевой. Заметил меня и спрашивает:
— Элеонора! А почему вы не пришли на репетицию?
— Что с вами, Рубен Николаевич? Ее не было на репертуарной доске!
У него аж очки упали! Тут вмешалась Русинова:
— Как вы смеете разговаривать подобным образом с главным режиссером, народным артистом, лауреатом трех Сталинских премий?!
Я готова была сквозь землю провалиться! Смиренно выслушала отповедь, вошла в зал и встала в сторонке у самой двери. Появляется Рубен Николаевич, проходя мимо, трогает меня за локоток: «Ничего-ничего, Элеонорочка, с каждым может случиться!» Великодушно простил, чтобы не переживала, не носила в себе.
Однажды Владимир Георгиевич Шлезингер опоздал на спектакль «Филумена Мартурано». Семь вечера, все актеры на месте, а его нет. Я шла в буфет и вдруг вижу: по коридору бежит бледный как смерть Шлезингер. Проносясь мимо главрежа, бросил: «Здрасте, Рубен Николаевич!» И помчался дальше. За ним кинулись было костюмеры, гримеры, готовые быстро его одеть, загримировать. Рубен Николаевич их тормознул: «Послушайте внимательно — ни одного замечания Владимиру Георгиевичу, он и так уже себя наказал. Сами видели».
Проявил благородство Симонов и по отношению к Шалевичу. Слава был тогда очень увлечен Валей Титовой. На гастролях в Риге в свой свободный день полетел к ней в Ленинград с букетом цветов. А вернуться к началу спектакля не удалось — нелетная погода. На следующий день состоялся товарищеский суд. Коллеги дали волю эмоциям:
— Безобразие! Подвел театр! Наказать со всей строгостью!
Кто-то даже уволить предлагал. Рубен Николаевич выслушал и спрашивает:
— Все высказались?
— Да!
Слава сидит ни жив ни мертв. И тут Симонов заявляет:
— Беру Вячеслава Шалевича на поруки!
В другой раз разбирали актера, который пришел на спектакль выпивши. Рубен Николаевич заступился и за него: «В «Филумене Мартурано» на сцене три сына. Не буду называть фамилии, но пахнет ото всех». Он не будет называть фамилии! Ха-ха! Все и так их знали: Ульянов, Кацынский, Яковлев!
Мы с мужем Эрнстом Зориным тогда жили в общежитии, которое располагалось во дворе театра. Аварийное помещение, девять комнат, один туалет и одна раковина в кухне на всех. В Вахтанговском шли репетиции «Антония и Клеопатры». И наш сосед Миша Воронцов придумал, как не торчать в зале в ожидании своего выхода, — провел к нам радиотрансляцию, по которой помреж объявляла, кто в данный момент нужен. Однажды стоит он перед раковиной, бреется и вдруг слышит: «Михаил Иванович Воронцов, приготовьтесь к выходу». Одну щеку выбрил, а другую не успел, рванул в театр и выбежал на сцену. По мизансцене он был повернут к залу, где сидел Рубен Николаевич, недобритой щекой в остатках мыльной пены. Кто-то из помощников тут же начал нашептывать главрежу:
