Сегодня этот курорт — городок очень шумный. Дачи в Юрмале купили себе многие российские звезды. Гуляя по улице Йомас, обязательно кого-нибудь да встретишь: или Аркадия Укупника, или Геннадия Хазанова, Владимира Винокура, Эммануила Виторгана... Перекинешься с каждым хоть парой слов, так и день пройдет. Поэтому несколько лет назад Миша выстроил еще один дом — километрах в тридцати, где потише. Он небольшой, но очень красивый, в русском стиле. Задорнов уезжал туда, чтобы насладиться общением с природой. Он говорил, что существуют три проявления Бога на земле: природа, любовь и чувство юмора.
— Однако официальную церковь Михаил Николаевич высмеивал, а себя называл язычником.
— Одна из его шуток: «Как-то дама полусвета собралась в церковь на Рождество. Перед этим выпила. Я ей говорю:
— Нельзя туда выпивши.
Она отвечает:
— А у меня жвачка есть!»
Произнося эти слова со сцены, Миша приходил в неописуемую радость.
Сам я в Бога верю, мы часто спорили. Миша меня провоцировал. Наезжал на попов, которые, как заявлял в запале, «отпускают грехи по предоплате». Я слушал, скрестив под столом пальцы. Пытался объяснить:
— Ты же сам не раз говорил, что государство и родина — не одно и то же. Вера и церковь — тоже разные вещи.
— Нет, погоди, а почему... — из его уст сыпались многочисленные вопросы.
Мы вели долгие беседы на религиозные темы. Я вспоминал ситуации, благодаря которым сам раз за разом убеждался: некая высшая сила существует. Большинство этих историй слишком личные, но одной поделюсь.
В юности я начинал как автор-исполнитель. Можно сказать, мы с Леней Филатовым стояли у истоков бардовского движения. Наши песни — его слова, моя музыка, такие как «Оранжевый кот» или «Пушкин», распевала вся Москва. Я завоевал популярность, но где-то в середине семидесятых решил прервать песенную деятельность, сосредоточился на театре и кино.
И вышло так, что исчез из бардовской тусовки на долгие пятнадцать лет. И хотя мы с Филатовым до сих пор считаемся у бардов классиками, в какой-то момент мой поезд, что называется, ушел — как концертирующего исполнителя меня подзабыли. Именно в тот период предложили выступить в одном столичном бард-кафе. На встречу пришло всего человек двадцать. Было обидно.
Организатор вечера, похлопав меня по плечу, высказал предположение: «У тебя неподходящий репертуар — мало веселых песен, большинство заставляют задуматься. А нынешний слушатель не любит заморачиваться». Домой я вернулся подавленным. С некоторых пор в тяжелые минуты берусь за Библию, вот и тут открыл Екклезиаста. Наугад. Взгляд сам собой упал на строфу: «Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше».
