Мама тогда на пару недель забрала Юрку к себе, чтобы меня разгрузить. Я устала от бесконечных походов по врачам, которые не понимали, что с ребенком. Вроде бы пора сидеть, а он не может. Списывали это на недоношенность и замедленное развитие. Обещали — Юра выровняется. Действительность оказалась горше. Нам посоветовали возить малыша в Евпаторию, в специализированный санаторий. Три года подряд туда ездили, но ни лечение, ни грязи не помогали. Доктора долго не могли определиться с диагнозом: полиомиелит у него или все же ДЦП. Время шло. Уже потом мы узнали, что у Юры был шанс встать на ноги, но нам не повезло, упустили момент.
В санатории я познакомилась с мамами таких же детей. Почти все они были одиночками: мужья, не выдержав испытания, уходили из семьи.
— А у вас есть супруг? — часто спрашивали женщины.
— Есть, — с гордостью отвечала я.
Представить, что Вова нас бросит, было невозможно. Кондрашин пришел в ярость, когда после окончательного приговора кто-то из медиков посоветовал сдать сына в специализированный детский дом. Он обожал Юрку и принимал таким, какой есть. Каждую свободную минуту проводил с ним. На спине таскал в кинотеатр смотреть «Новости дня» или детские фильмы. И на игры носил. Спортзал был недалеко от нашего дома, Вовка посадит Юру на маты, тот баскетбол смотрит. Правда, сын все же больше полюбил футбол. У него был свой, настольный, в который он с азартом играл.
Бабушки и дедушки тоже души в Юрке не чаяли, очень нам помогали. Года через три Володе дали от «Спартака» комнату в семейном общежитии на Загородном проспекте. Боже, какие мы были счастливые! Первое собственное жилье! У родителей порой приходилось тесниться вшестером в одной комнате. Переехали быстро, все пожитки уместились в два узла. В нашей новой комнате стояли железная кровать и столик. Кровать мы выкинули, купили большой матрас. Вова раздобыл в соседнем гастрономе четыре деревянных ящика, водрузил на них матрас — получилась удобная тахта. Потом появились маленький диванчик и шкаф.
В том же гастрономе работали поклонники «Спартака». Они предупреждали, когда собираются выкидывать дефицит. Продавец увидит меня, говорит: «Приходите, сегодня гусей привезут». Гусь стоил восемьдесят копеек за килограмм, очереди за ним выстраивались громадные.