Мой отец был старше Успенского на десять лет, поэтому тот звал его коротко — Шеф. Тут, наверное, следует сказать несколько слов о папе Юрии Дружкове. До тринадцати лет он не мог ходить. Когда был младенцем, его случайно уронила мама — травма оказалась фатальной. Поэтому все детство он провел в Ялте в санатории, в палате больных костным туберкулезом. Соседнюю кровать занимала дочка Корнея Чуковского Мура. Писатель довольно часто навещал ее, случалось, выступал прямо в палате, читал свои стихи деткам. Врач, который их лечил, стал прототипом доктора Айболита. Был он чрезвычайно добрым и, вероятно, очень талантливым — практически ни одного ребенка, несмотря на тяжесть диагнозов, не потерял. Кроме одной — Мура все же умерла.
Однажды Чуковский присел на край Юриной кроватки, и тот поделился мечтой:
— Когда вырасту, тоже буду писать сказки.
— Обязательно, малыш, именно так все и произойдет, — потрепал его по волосам Корней Иванович.
Когда отец выпустил книгу про Карандаша и Самоделкина, Чуковский стал одним из первых его читателей и очень хвалил, даже письмо написал. Папа же в ответе напомнил ему о том, что однажды лежал в ялтинской больнице на соседней кровати с его Мурой...
С Успенским отец дружил довольно долго. Только спустя годы я понял, что даже искренне симпатизируя человеку, Эдуард Николаевич выбирал чаще всего тех, кто мог быть чем-то полезен. Папа тогда работал в «Веселых картинках» — журнале с многомиллионным тиражом, и скорее всего природа общительности дяди Эдика произрастала оттуда. Как бы то ни было, мы тоже часто ездили к нему в гости и даже выбирались отдыхать, что называется, семьями.
Однажды отправились в Прибалтику — я с родителями и Успенские: дядя Эдик, его первая жена тетя Римма и их дочь Таня. Сняли на месяц дом на берегу моря у приветливой женщины лет шестидесяти. Оба ее сына были рыбаками. Почти каждый день они выходили в море, и дядя Эдик стал упрашивать этих здоровяков взять его с собой. Те отказывались, поясняя, что работа сложная, новичков не любит:
— Море — суровая вещь, оно не для писателя. Вставать надо в пять утра, в лодке качает.
— Я писатель, все хочу испытать на собственной шкуре, — упорствовал Успенский.
И однажды рыбаки уступили. В девять утра сыновья нашей хозяйки сначала притащили улов, а потом Эдуарда Николаевича — практически как мешок с картошкой: за руки за ноги. Ему было очень плохо — морская болезнь. «Укачало вашего писателя. Мы же предупреждали — пусть лучше сказки пишет», — усмехаясь, пояснили ребята.
Мы с Таней гуляли, играли и купались. С Риммой, ее мамой, Успенский познакомился в МАИ — авиационном институте, где оба учились на инженеров. Позже он рассказывал, что именно с нее, вредной и неуступчивой, списал свою старуху Шапокляк: «Пока не потреплет нервы и не устроит скандала, жить не может!» В последние годы в интервью и вовсе Римму иначе как «эта шизофреничка» не называл. По воспоминаниям из моего детства семья была самой обычной, впрочем, ругались они и правда часто.
