В 1991 году, после выпуска из колледжа, Динклэйдж с другом Йеном Беллом отправились в Нью-Йорк. Казалось, впереди ждет только успех. Они даже обсуждали, как создадут театральную компанию. Увы, жизнь не собиралась отвечать юношеским надеждам взаимностью. Крохотная квартирка в Бруклине — без отопления, зато с крысами, случайные грошовые заработки, невозможность купить нормальной еды... А еще кастинги и бесчисленные попытки доказать непрошибаемой режиссерской мафии, что перед ними — таланты. Йен в конце концов сдался и уехал домой.
Напоследок они поговорили по душам, друг убеждал Питера, что и ему не стоит больше пытаться. Однако тот остался. Предложений не то чтобы не поступало, но одно было унизительнее другого: карлики в рекламе, гномы из свиты Санта-Клауса, лепреконы и прочие сказочные уродцы. Играть ничего не требовалось, эксплуатировалось лишь физическое несовершенство. Каждый день перед Динклэйджем вставала дилемма: продаться, махнуть рукой на принципы ради куска хлеба или продолжать играть в пьесах, поставленных в сараях и подвалах...
Единственное, что держало на плаву, — общение с приятелями и музыка. Остроумие Питера и уверенность в себе подкупали всех вокруг. Но панибратства он не позволял — как и жалости. Миновало время, когда Динклэйдж гордо отстранялся от сверстников и лелеял обиду на мир. В какой-то момент открылась простая истина: рост — не его проблема, а окружающих. Люди всегда будут глазеть, они так устроены. Что ж, пускай. Только вот прятаться, злиться и уж тем более уходить в добровольное затворничество Питер больше не желал. Напротив, рвался на авансцену в буквальном смысле — даже начал играть в панк-группе Whizzy.
Как-то в начале девяностых они выступали в знаменитом нью-йоркском клубе CBGB. Шум, выпивка, дым коромыслом, безумные пляски и крики — атмосфера та еще. Питер в угаре метался по сцене, и тут кто-то из музыкантов случайно ударил его коленом в висок. Весь в крови, но не замечая боли из-за адреналина, Динклэйдж доковылял до барной стойки, схватил какую-то тряпку, прижал к ране и вернулся на сцену. Результатом стал внушительный шрам — впрочем, Питера это не слишком расстраивало. Просто появилась еще одна «особая примета», с которой уже ничего не поделаешь.
