Мария Федоровна горько рыдала у запертой двери, заклинала солдат, обвиняла офицеров, лейб-медика и всех, кто к ней приближался, — она была словно в бреду.
В другом крыле замка Александр сидел в кресле перед камином и смотрел на огонь, ожидая известий от заговорщиков. Около часа ночи к нему вошел Николай Зубов, всклокоченный, красный от волнения, и хрипло произнес:
— Все исполнено, Ваше Величество.
— Что исполнено? — дрожащим голосом спросил Александр и поняв, что отец убит, зарыдал.
Разбудили и великого князя Константина, который ничего не знал о заговоре и спал как сурок. Потрясенный, он спустился к брату, которого застал в ужасном состоянии. Бледный, с дрожащими руками и красными от слез глазами, Александр растерянно смотрел перед собой и говорил, ни к кому не обращаясь: «Я не чувствую ни себя, ни того, что я делаю, — не могу собраться с мыслями; мне надо уйти из этого дворца...» Казалось, он вот-вот упадет в обморок.
Появился спокойный, подтянутый Пален.
— Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал! — возмутился Александр.
Пален принялся объяснять, что все получилось «само собой, офицеры были пьяны», а он тут ни при чем — его колонна потерялась в лабиринтах замка. Но наследник, не слушая его, продолжал заливаться слезами. Его долго уговаривали, напоминая о долге, о необходимости предстать перед гвардией. Наконец Палену все это надоело. Он подошел к Александру, взял его руку и, чуть поморщившись, холодно произнес:
— Хватит ребячиться — ступайте царствовать, государь.
Михайловский замок наполнялся гвардейскими офицерами. Многие были изрядно пьяны. Время от времени раздавались крики «Павел больше не существует!». Заговорщики толпами бродили по роскошным галереям и залам и, позабыв о всяком приличии, громко рассказывали друг другу о своих «подвигах». Некоторые даже проникли в винные погреба, где продолжили оргию, начатую в доме братьев Зубовых. Граф Пален прилагал немало усилий, чтобы их утихомирить, но все было напрасно.
Убитая горем вдова решительно отказывалась покинуть замок, не увидев бездыханного тела супруга. Но Марию Федоровну и пришедшую ее утешать Елизавету еще долго не пускали в спальню императора. Там призванный среди ночи «прибрать труп» лейб-медик Яков Виллие обрабатывал раны и синяки Павла, чтобы наутро показать его войскам в доказательство естественной смерти. Однако несмотря на все старания и тщательный грим, на лице императора были видны синие и черные пятна. Невозможно оказалось запудрить и размозженные кости лица — пришлось низко надвинуть на лоб треуголку. Да и тело императора было все в кровоподтеках, ведь обезумевшие от вина и крови офицеры издевались даже над трупом.
