«Через день или два припадок слепоты кончился, Фаня опять увидела свет, но мы поняли: дело может принять печальный оборот, — вспоминали Радзиловская и Орестова. — И действительно, через короткое время она совсем потеряла зрение. У нее по-прежнему оставались прекрасные серые лучистые глаза, такие ясные и чистые, что по внешнему виду трудно было определить, что она слепая...»
Фанни, еще недавно бодрая и полная оптимизма, погрузилась в глубокую депрессию: перестала выходить на прогулки, ни с кем не разговаривала, дни напролет молча сидела или лежала на койке. Но постепенно она приспособилась к своему новому положению. Осваивала азбуку для слепых, приучилась обслуживать себя. Странно было видеть, как выйдя на прогулку, женщина быстро ощупывала лица новеньких...
В 1914 году ее перевели для лечения в Читу, и через некоторое время назначенные процедуры дали положительный результат. «У Ф. Каплан мною констатирована слепота на истерической почве, — записал тюремный врач. — В настоящее время у нее появляется зрение, хотя и в незначительных размерах. Она подвергалась электризации (сначала постоянным, потом переменным током), впрыскиваниям стрихнина и пила йодистый калий».
Все то время, что Фанни жила в тускло мерцающем мире, вестей с воли она не получала, лишь однажды по «арестантской почте» пришла записка от Гарского. Девушка, побледнев от волнения, долго изучала ее, дрожащими руками водя лупой по выведенным второпях строчкам. О содержании письма распространяться не стала, сообщив подругам лишь одно: возлюбленный верит, что их долгая разлука в конце концов прекратится.
Вообще-то Виктор Гарский был темной личностью. В Одессе грабил дома, в Кишиневе — магазины. Там же с друзьями-налетчиками взял банк и единственный ушел от погони. А потом вернулся в Одессу, где Мике изменила удача: его схватила полиция. Впрочем, лихой налетчик не был лишен известной доли благородства: когда на следствии всплыл эпизод со взрывом в киевской гостинице, Гарский всю вину взял на себя. Но Каплан это не помогло, поскольку бумага с его признанием «заблудилась» в бюрократических дебрях. Однако в 1913 году по случаю трехсотлетия Дома Романовых бессрочную каторгу ей заменили двадцатилетним сроком. Получалось — в неволе ей предстояло томиться еще тринадцать долгих лет.