Лето чета проводила в Полюстрово — старинной дедовской усадьбе с огромным парком и видом на Неву. Кушелев держал парк открытым для окрестных дачников. Часто приглашал духовой оркестр и высылал лакеев с подносами, уставленными освежающими напитками, — их, разумеется, гуляющие получали бесплатно.
Очень скоро дворец на Гагаринской и Полюстрово сделались местами, куда наезжала публика, каковую в Петербурге более нигде бы не приняли. Кушелевский особняк на набережной в свете именовали не иначе как «кабак» или «подобие зверинца». Здесь «на полном пансионе» жили не только родственники графини брат Николай и сестра Александра, но и постоянно квартировал самый разномастный сброд — игроки, негодные графоманы, да просто откровенные жулики. Не стесняясь безропотного хозяина, ели, пили, ездили гулять в его экипажах. К обеду, вспоминал литератор Алексей Писемский, многие гости собирались уже в стельку пьяными.
Побывал в Полюстрово и Достоевский, но тихого неприметного писателя Кушелевы не выделили во всей этой сумасшедшей круговерти. Потому и не вспомнила его Любовь Ивановна тогда, в Дрездене. А вот Федор Михайлович не забыл и полубезумный уклад дома, от которого коробило даже прислугу, и несуразного хозяина. За обедом кто-нибудь из гостей, уже порядком навеселе, вдруг громогласно восклицал:
— Граф! Буду тебя называть просто «граф Гриша»!
— Ну что ж? Гриша так Гриша, — покладисто отвечал Кушелев.
— Нет, лучше «граф Гришка»!
— Ну Гришка так Гришка, — соглашался тот.
Люди порядочные, попадавшие в этот караван-сарай, с сожалением наблюдали, как проматывается огромное состояние. Скоро последовали и первые «звоночки». Афанасий Фет, стихи которого печатались в «Русском слове», вспоминал, как однажды явился к Кушелеву за гонораром. Тот выглядел растерянным, сказав, что сейчас денег у него нет. «Третьего дня отпустил жену в Париж и был совершенно покоен, уплативши за нее в магазины сорок тысяч рублей. А сегодня утром приносят еще счетов на семьдесят тысяч, — признался удрученный граф. — Позвольте дня через три прислать вам мой долг».
Он устраивал концерты, достойные Парижской консерватории, пригласил в Петербург знаменитого шахматиста Игнаца фон Колиша, но не чурался и развлечений попроще: выписал из Европы магнетизера Даниэля Юма и даже мексиканскую женщину-обезьяну Юлию Пастрану.
