Яблоки мама покупала тоже «с бочками», вкуснейшую антоновку, из них варили компоты, варенья, ели сырьем. И ведь выкормили же такую каланчу, как я! С одной стороны, это все грустные воспоминания, голодранцами же были! С другой — очень теплые и душевные детали навроде синей пшенной каши. Вы знали, что пшено, если его очень долго варить, становится синим? То-то! Так вот, густо сваренная и порезанная на манер пирога синяя пшенка, политая густым клюквенным киселем, — это же роскошь, а не еда!
В детстве к маме было много вопросов, и только повзрослев, я поняла, насколько трудно она жила. Не знаю, как удалось вырваться мне, потому что выхода из этих переулков практически не было. От безнадеги мужчины в «клоповничках» спивались, женщины зарабатывали проституцией.
Мама была интересной, не без способностей, в своем автобусном парке № 4 дослужилась от простого бухгалтера до начальника отдела. И это при отсутствии образования! Но сама атмосфера «клоповничков», принятый там образ жизни и мамины попытки обрести счастье здорово искалечили мою детскую психику. Представьте, что значит привести мужчину в шестиметровую комнату и эмоции ребенка, до кровати которого метра полтора... Когда буквально весь дом в считаные минуты все знал, и это острое чувство стыда, что мама снова пытается устроить свою личную жизнь, которая упорно не устраивалась.
Я пыталась показывать характер, спорить, что, как правило, заканчивалось одинаково — она меня выгоняла. Мама начинала складывать мои валенки сорокового размера — видно, купленные на всю жизнь, — один в один: это означало, что через минуту она укажет мне на дверь. Екатерининский парк был почти напротив нашего дома, и я, не понимая толком своих чувств, убегала обычно туда. Поди найди еще! Случалось, мама искала меня до полуночи и страшно злилась, потому что волновалась. Но обычно я приходила сама, когда хотела есть. Впрочем, частенько в такие «походы» брала с собой черный хлеб, политый подсолнечным маслом и посыпанный солью. Ела его в парке и мечтала, что будет другая жизнь...
Однако перемен все не случалось. Мама проваливалась в очередную любовь, тетка (они с бабушкой жили в соседней, точно такой же шестиметровой каморке) снова доводила меня до белого каления вопросом: «Милка, ну как тебе новый папка?» В отчаянии я думала, что неплохо было бы ее чем-нибудь отравить. Например пятидневным фасолевым супом.
С того времени я полюбила одиночество. Забивалась вглубь парка и вила там гнездо. Собирала все свои сокровища: красивые листочки, разноцветные стеклышки и только мои фантазии. Представляла себя то королевной в замке, то принцессой в башне. Но главное — создавала себе приватное пространство. С некоторых пор к моим личным особенностям добавилась еще одна: я стала панически бояться толпы.
На школьных линейках всегда стояла первой, еще подростком во мне было сто семьдесят сантиметров росту — тощая длинная каланча. И вот линейка, все плачут: Сталин умер. Не очень понимаю, но тоже вроде как тру глаза. Прощание в Колонном зале растянулось на несколько дней, люди заполонили весь центр. Бабушка выходить на улицу из соображений безопасности запрещала. Но что в переходном возрасте какая-то там безопасность? Забавно, сейчас из окна своей квартиры я смотрю на то самое место на Трубной площади, где меня едва не задавили насмерть.
