Сейчас я уже реже вижу Юру. А когда только начинала работать в Доме на набережной, это случалось часто. В сумеречные осенние вечера мне кажется, что во дворе, недалеко от входа в музей, стоит мальчик. И я его узнаю.
Юрий Валентинович уезжал из этого дома в октябре 1939 года, когда после ареста родителей он и его младшая сестра остались с бабушкой, старой большевичкой Словатинской. Юре тогда было четырнадцать. В «Доме на набережной» есть строчка: «Отъезжает... темный от дождя двор». И именно в такие промозглые осенние вечера мне кажется, что разворачивается время и на его изнанке я вижу, как ребенок все еще мокнет во дворе. Наверное, так все и было — растерянные дети вчерашней элиты, изгоняемые из привычного номенклатурного рая — знаменитого дома напротив Кремля, — стояли со своими узелками и чемоданами, а над ними нависала эта мрачная серая громада...
Иногда мне видится «невзрачный человек с парусиновым портфелем». Наверное, это отец мальчика по фамилии Ремейко, о котором в романе «Исчезновение» подростки говорили, что он арестован как шпион. Все люди, описанные в книгах моего мужа, для меня существуют. Возможно, так происходит потому, что я знаю его тексты наизусть. Можете спросить о чем угодно, и я начну с любого места! И люблю эти книги, и долго — почти тридцать пять лет уже — занимаюсь их переизданием. И конечно же, большую роль играет сила таланта Трифонова, его умение писать так, что грани между жизнью и художественным вымыслом просто нет.
Я верю не в существование призраков, а в вечную жизнь души. Иногда в сложные моменты говорю: «Юра, помоги мне» — и все получается. У мужа была огромная библиотека, и когда сейчас для работы необходимо найти ту или иную книгу, при таком их количестве бывает сложно. Однажды, помнится, остановилась перед книжными полками и не могу понять даже, с какой стороны начинать искать! Прошу: «Юра, помоги» — и сразу натыкаюсь глазами на нужное название. И в более трудные моменты муж меня выручал, даже после своей смерти.
— Ольга Романовна, если вы так тонко чувствуете, каково вам находиться в этом доме?
— Трудно. Депрессивно даже. Тяжелый дом. Недавно женщина передала мне книгу, написанную одной из бывших его жительниц. И снова закрутился калейдоскоп... Я тут почти двадцать лет уже. И тем не менее не могу привыкнуть к дому. Возможно, эта горечь, что ли, передалась мне от Юрия Валентиновича. Но вот что интересно...
За рулем была я, и муж обращался ко мне с просьбами отвезти куда-то. По местам его детства ездили часто — он любил. Заглядывали в Серебряный Бор. Тогда проехать можно было свободно до самой реки, это сейчас закрыто. А в период нашего тайного романа мы убегали из города целоваться на брошенных с лета топчанах именно туда, на пляж... Счастливое время. У нас были на редкость искренние и честные отношения. Мы могли повернуть в какой-то переулок, например в Зачатьевский, и что-то в лице Юры менялось. «Тут у тебя был роман!» — догадывалась я. Мы допрашивали друг друга, обижались и ревновали, случалось. Однажды муж со смехом сказал: «Наверное, думаешь — здорово ты, братец, нагадил в Москве!» Это касаемо так называемой личной жизни. Но он никогда не называл имен женщин и никогда не просил заехать во двор Дома на набережной. Никогда.
