За месяц до того, как он забрал ребенка, где-то в ноябре, Алексей внезапно появился у школы. Когда подошел к нам с Нюсей, я от страха чуть не упала, а дочка вжалась в стенку. Он был необычно миролюбив: дошел с нами до дома, проводил до подъезда. «Нюсь, а ты на самокате ездишь? — спрашивает, а потом ко мне поворачивается и предлагает: — Давайте куда-нибудь сходим? Обсудим все в кафе?» Конечно, услышав предложение «все обсудить в кафе», я страшно перепугалась. Это мы уже проходили. После кафе была больница. Сколько раз он отнимал Нюсю, воспользовавшись моей наивностью. А однажды дошел до того, что забрал ее, недолечившуюся, из больницы, подпилив с дружками замки у боковых ворот. Об этом даже писали в прессе. Я металась по палате, пока один из его собутыльников держал дверь с другой стороны, чтобы я не могла выйти.
Разве можно было после этого верить человеку?
Естественно, мы с Нюсей никуда не пошли, мало того — три дня из дома не выходили. Алексей позвонил, сказал на прощание: «Хорошо, хорошо, я все понимаю, вы боитесь. Через месяц приеду и сходим...» Может быть, и надо было тогда с ним пойти на встречу? Просто я до такой степени ошалела от ужаса, что никак не могла побороть в себе страх. А последние события показывают, что договариваться с Паниным невозможно!
Тот его внезапный приезд был, как сейчас понимаю, разведкой. А через месяц, в конце декабря, он действительно увез Нюсю... Вот ведь какая штука! Можно быть ко всему готовым и не снимать доспехов, но все равно предательский удар в спину будет неожиданным. Операция была тщательно спланирована: каникулы, никто никого не будет искать...
Мне было так плохо, что дальнейшее помню с трудом: разговор с адвокатом, ответы на вопросы следователя. Все было как в тумане. Думала об одном: что я скажу маме? Не звонила ей до самого вечера, боялась, вдруг водит экскурсию по Эрмитажу, а тут эсэмэска: «Панин забрал Нюсю!» И все — она падает в обморок.
Вечером мы с мамой встретились. Ходили грустные по квартире: вот Нюсина пижамка, ноты, вот любимая кукла, наушники... В углу — ранец и самокат, их забрала с места происшествия моя подруга. Панин увез дочку в Москву без вещей, в одной школьной форме...
Только через несколько дней Алексей дал мне поговорить с дочкой по телефону. До этого твердил одно: «Она не хочет с тобой говорить...» Я вполне допускаю, что это правда. Наверняка ей было страшно при мысли: а что дальше будет? Фактически она оказалась заложницей у отца, которого тоже любит. И не хочет огорчать.
— А тебе не кажется, что у Нюси «стокгольмский синдром»: она попадает к тебе — боится говорить с отцом, попадает к отцу — отказывается говорить с тобой?
— Не знаю, не знаю... Нюся — очень умная девочка, не могу сказать, что в ней только инстинкты действуют. Хотя инстинкт самосохранения у дочки очень сильный. Нюся прекрасно понимает, что семьи как у всех, где папа и мама вместе, у нее не будет, но она хочет мира. И приспосабливается к тем обстоятельствам, в которые попадает. Иначе можно сойти с ума!
Все новогодние каникулы я старалась держаться изо всех сил. Кто-то из знакомых сказал на полном серьезе: «Твоя задача теперь, чтобы тебя не грохнули». Не знаю, но такая вероятность есть. Во всяком случае, в подъезд мне заходить страшно. Я видела тех людей, которые мне заламывали руки, там много денег не надо, на все пойдут.
А ведь не так давно уже был случай, когда на меня напали. Я зашла в подъезд, мама замешкалась во дворе. Вдруг кто-то сзади набросился на меня и стал душить. Перед глазами поплыли черные круги, я почти потеряла сознание, слава богу, в этот момент вошла мама. Она закричала. Незнакомый парень тут же бросился бежать. Когда я рассказала об этом в прессе, Панин меня высмеял: «Может, я еще и Кеннеди убил?!» Но это не смешно. Лишившись Нюси, я стала получать эсэмэски с угрозами с незнакомых номеров.
Но это все мелочи по сравнению с тем, что испытала в тот день моя дочь. Мне кажется, увидев, что папа поступает с ней как с вещью — забирает, даже не поинтересовавшись, хочет ли Нюся этого, — она сама сделает выводы. С Нюсей, кстати, работали психологи, они объясняли дочке, что у нее даже в восемь лет есть права: право на жизнь, право на маму, на папу, на собственное мнение. Панин же продолжает обращаться с Нюсей как с годовалым ребенком. Но при этом утверждает, что ведет себя с дочкой как со взрослым человеком. Интересно, что он имеет в виду? Может то, что голым перед ней ходит? Он и сам не скрывает. В одной программе показывали видеозапись, где Панин говорит: «Я при дочке хожу без трусов. Не нужно детям показывать порно, не нужно при детях заниматься сексом. Это уже ненормально. А человеческое тело — это нормально». Вы себе это можете вообразить? Кстати, в ее беседах с психологом запротоколирован такой случай. Дочка рассказала, как она сидела на кухне, а отец запирался с тетеньками в комнате. Разве это укрепляет детскую психику?
