Весной Кодаю и Лаксман отправились в обратный путь. Снег давно растаял, и скверные дороги вытряхивали из путешественников душу — так они добрались до Иркутска, а потом все пошло еще хуже. Их корабль должен был отплыть из Охотска, и до него пришлось добираться по диким лесным таежным местам. Там водились свирепые звери, и по ночам путешественники дежурили, охраняя друг друга с оружием в руках, их донимали тучи комаров, и они не могли отойти по нужде.
В Охотске на Кодаю обрушилась новая лавина подарков. Он получил много еды и одежды, две сотни яиц, образ святого Николая и конечно же пирожки. Те, кто пришел провожать корабль, говорили наперебой, хлопали его по плечам, жали руку. Лаксман украдкой вытирал слезы, повторяя: «Какая судьба!» Кодаю кланялся ему в пояс и, рыдая, говорил, что обязан Кириллу больше, чем родному отцу. В бухте Охотска покачивалась двухмачтовая бригантина «Екатерина», зафрахтованный властями купеческий корабль, который был должен отвезти Кодаю домой. Сопровождать его вызвался сын Кирилла Лаксмана, армейский поручик.
Девять лет назад из бухты Сироко отплыли семнадцать моряков, возвратились же только трое. Двенадцать из них умерли, двое захотели остаться в России: Синдзо решил поступить на царскую службу и стать русским самураем, а Сёдзо, добрый друг Кодаю, сделал это по воле богов. Он тяжело болел, русские врачи отпилили ему ногу, но жар не спадал, и Сёдзо готовился к смерти. Он думал, что некрещеного японца на русском кладбище не похоронят, принял православие — и неожиданно выздоровел. Ему казалось, что это знак свыше, но сердце было не на месте. Синдзо стал Николаем Петровичем Колотыгиным, Сёдзо — Федором Степановичем Ситниковым. Прощаясь с Кодаю, Федор Ситников чуть не плакал.
Кодаю произнес: «Сейчас мы расстаемся, и не думаю, что удастся встретиться. Эта разлука все равно как перед смертью, поэтому посмотрим внимательно друг другу в лицо!» И он выбежал из комнаты, одноногий Сёдзо хотел броситься за ним, но упал и разрыдался...
Кодаю сказал инспектору надзора, что вспоминал об этом на борту «Екатерины», глядя на удаляющийся Охотск. Впереди были двадцать шесть дней пути и встреча с родной землей. Тот поджал губы и подумал, что лучше бы капитан остался в России: по закону, действующему в Японии с незапамятных времен, тех, кто побывал в чужих краях и вернулся, казнили.
