Одна мысль преследовала ее: «Как же я не услышу ничего о своих родных, как они будут жить без меня, Сережа, брат меньшой, любимый, сестры Вера с Катенькой? Варенька Черкасская? И они ничего не узнают обо мне! Скажут им, что меня уже и на свете нет! Вцепилась проклятая медведиха намертво и не выпустит, пока всех не переведет». Теперь Иван ее утешал, говорил, что с нею ему рай и в шалаше. «А и вправду, это был рай, ведь мы были тогда вместе, — вспоминала в остроге Наташа, — вот бы вернуться туда хоть на часок!»
...В Касимове пришлось расстаться с мадам Штрауден, дальнейший проезд иностранке был воспрещен. Каждой женщине оставляли только по одной девке в услужение. Хитрые золовки взяли себе лишнюю девку, пришлось и с Дуняшей тоже расставаться. Взамен к Наташе приставили какую-то дурочку, помощницу местной прачки. И это когда ей так делается нехорошо, тошнит и еда в горло не идет. Мадам Штрауден сразу определила — Наташа ждет ребенка. А конца дороге еще не видно. Мадам попросила отсрочку и каждый день ходила на корабль, предназначенный для перевозки арестантов водою: конопатила щели в каюте, утепляла стены одеялами, поставила чуланчик, и все за свой счет — у Наташи денег не было ни полушки. При прощании она отдала Наташе последние свои шестьдесят рублей. Прижалась к ней Наташа, обняла изо всех сил, не помнила, как и расстались. На другой день после отплытия сделалась великая буря с громом и молнией. Ветер такой, что с ног валил.
В Соликамске сошли на берег, впереди были триста верст по горным дорогам. Однажды случился страшный ливень, настоящий потоп, коляски так промокли, что, казалось, снова плыли по реке. Свекровь сильно простудилась и болела, через два месяца скончалась. Наташа очень боялась навредить ребенку, Иван берег ее как умел.
К сентябрю добрались до Березова. Дивится Наташа: стоит маленький городок посреди воды, а жители в нем — самый подлый народ — сырой рыбой питаются, ездят на собаках. С оленя шкуру сдерут, брюха не разрежут, так и надевают на себя, передние ноги им вместо рукавов. На небе вспыхивало разноцветное сияние, словно фейерверки в ночном московском небе на Воздвиженке в давней далекой жизни, бывшей всего несколько месяцев назад.
Сын, названный в честь брата Михаила, родился в Березове. Крестили его в новой церкви, построенной князем Меншиковым. Сам князь и бревна таскал, и на клиросе пел да в колокола звонил. У алтаря его и схоронили. Неподалеку лежит его дочь Мария — та, против которой интриговали Долгорукие. Оставшихся Меншиковых, брата Марии и сестру, медведиха помиловала, вернула ко двору. Молодые Долгорукие зажили неплохо, Иван перестроил сарай, наладил печку, наколол дров на всю зиму. «Везде люди живут, — говорил Наташе, — какие наши годы, переменится жизнь, вот увидишь». Им-то еще ничего, а свекор сильно сдал, начал терять память и как-то ночью пропал. Нашли его утром мертвым у церкви.
Иван остался главой семьи своим братьям и сестрам. Постепенно свели знакомство с семьей воеводы, комендантом и офицерами, местным духовенством, хаживали в гости, принимали у себя в домиках, после возлияний языки развязывались. Иван «выражался» про государыню и Бирона, устроил драку с подьячим, вместе с местным поручиком «проучили» таможенного чиновника Тишина за непочтение к сестре Екатерине. Летом 1738 года Ивана поместили в тюремную камеру. Наташа ходила на свидания, носила ему еду и замечала, как все больше впадал Иван в черную меланхолию. Однажды в бурную ночь в сентябре пристала к берегу баржа с казаками. Коменданта, воеводу, офицеров с караульными и Долгоруких скрутили, поместили на баржу и увезли неизвестно куда. Наутро Наташа пришла к тюрьме — пусто, никого нет, будто ночная буря всех унесла.
