Меж тем все шло к большому скандалу, и он грянул на опере «Лоэнгрин». Оперу давали после того, как был опубликован даровавший конституционные свободы Манифест 17 октября. Успокоения он не принес, балетные мятежники пришли к Теляковскому с новыми требованиями, а когда дирекор их не принял, посулили ему неприятности. На «Лоэнгрине» кто-то крикнул: «Долой самодержавие!» — и в зале началась потасовка. Призыв тут же поддержал демократический партер. Тогда сидевшие в нем офицеры решили постоять за веру, царя и Отечество и выхватили шашки. Увидев это, оркестр разбежался — впереди музыкантов мчался старый дирижер Направник.
Аристократические ложи после минутного замешательства перешли в контрнаступление: в партер полетели бинокли и театральные кресла. Сидевшие на верхних ярусах зрители перепугались и ринулись вниз, но на лестнице им преградил дорогу огромный рыжий купец, потрясавший оторванным от пола креслом.
— Ну-ка, вы, революционеры, подойдите ко мне, я вас в щепки превращу!.. Разве дозволено скандалить в императорском театре, когда теперь везде дана полная свобода? Вот, право, свиньи неблагодарные!
Минут через пять скандал утих, но купец, несмотря на уговоры полицмейстера, разоружаться отказывался:
— Вам же помогаю против хулиганов! Я и сидя в ложе публику успокаивал, а вы, вместо того чтобы благодарить, меня же гоните!
Революционеров из театра изгнали, и победившие монархисты потребовали продолжать спектакль, но оркестр так и не вернулся. Удовлетворились троекратным исполнением «Боже, царя храни!» и разошлись. Теляковскому казалось, что весь мир погружается в безумие — на «Демоне», где пел Шаляпин, это впечатление подтвердилось. Спектакль прошел блестяще, Федор Иванович был неподражаем. Но заглянув в царскую ложу, где находились великий князь Петр Николаевич с женой Милицей Николаевной, директор оторопел: 40-летний генерал-инспектор по инженерной части красовался в наброшенном на эполеты женином оренбургском платке, вытирал пот со лба и отдувался. На вопрос, как ему понравился Шаляпин, великий князь ответил, что спектакль прекрасен:
— Вот видите, под впечатлением лезгинки я ее все танцевал, танцевал, но она у меня не выходит…
Директор, подумав, что глаза у великого князя какие-то странные, порадовался, что лезгинку тот плясал хотя бы не на глазах у зрителей, а в аванложе, скрытой от посторонних глаз передней-гардеробной. Спускаясь вниз, к служебному входу, Владимир Аркадьевич думал, что власть только кажется гранитной, на самом же деле она из картона. Не беда, когда воду мутят Кшесинские, хуже будет, когда за дело возьмутся субъекты, которых он пытается утихомирить повышением жалованья, — черная кость… Он спускался к служебному входу, здороваясь с капельдинерами и пожимая руки артистам, а в балетной труппе между тем закипала нешуточная свара с кровопролитием.
