Доктора уже не ругаются, просят быть «хотя бы чуточку благоразумной». И тут звонит Наташа Бестемьянова, просит выступить на дне рождения Игоря Анатольевича Бобрина. А я не знаю, что ответить… Диагнозы предполагаются самые страшные, я сбегаю из ЦКБ и просто начинаю тренироваться. Постепенно, конечно. Кто-то может решить, что я за деньги рубилась. Нет! Это действительно было данью уважения к Игорю Анатольевичу. Кроме того, я не знала, за что хвататься, поэтому ухватилась за привычное — график тренировок. График! Надо составить его и работать!
Знаю, что обо мне сейчас все подумают: сумасшедшая, мол, чего только не мнят о себе эти спортсмены! Вероятно, и в этом есть доля правды. В последнее время волею случая много попадалось на глаза обсуждений обывателями Жени Плющенко. Да, ситуация в Сочи сложилась неоднозначная. Но вам нас не понять! Иногда остановиться, смириться действительно невозможно. Ты не можешь в одночасье признаться себе: «Все, это конец». И никто, даже самые близкие и любимые, не имеют права этого говорить. Мои — и Сережа, и родители — прекрасно это понимали. Поэтому молчали. Нельзя забрать у человека смысл жизни, даже если он сошел с ума!
То тут, то там на теле появляются опухоли, отеки, шишки. Но к этому я уже успеваю привыкнуть. Периодически ноги становятся как у слона, не лезут в ботинки для фигурного катания.
Виктор Аниканов, замечательный врач нашей сборной, он мне как отец, не знает, что и думать. Кажется, уже никогда я не смогу стать прежней Ирой. Отеки появляются и как бы сами по себе пропадают. Я стараюсь программировать свой организм: «Только дай мне выступить, а потом распухай сколько хочешь».
И вот очередным прекрасным утром на моей ноге появляется кровоподтек, но это полбеды. Беда в том, что наполовину я ее не чувствую, вторая — шириной с голову. Я больше не могу встать. Муж и Виктор Иванович в четыре руки тащат меня к самому большому специалисту в мире по васкулиту — доктору Кривошееву. Диагноз этот, весьма редкий в то время, периодически звучит как предположение из уст самых разных специалистов и в конце концов кажется наиболее вероятным.
«О, — говорит Кривошеев, — мой клиент! Десять таблеток преднизолона съешь». «Как? Вы даже обследования делать не будете?» — изумилась я. Мне 23 года, я спортсменка — и гормоны… «Ешь давай. Я и так уже все вижу». Что происходит с людьми на гормональной терапии, имела «радость» наблюдать. От одной-то таблетки, случается, уже в дверной проем не проходят, а тут десять… Доктор сказал, что я еще вовремя пришла — еще пару дней, и нога бы повисла как плеть. Диагноз мой — приговор на всю жизнь, я неизлечима. Ремиссия — уже подарок. Минимальные дозы гормонов — уже удача. И это навсегда. «Придется смириться», — уговаривал Кривошеев.
Помню, одним из первых моих вопросов был: «Я смогу иметь детей?» «Ну… — после минутного замешательства ответил врач, через которого прошли сотни пациентов.
— Одна у меня родила». Понимаете, из сотен одна! Это был удар ниже пояса.
Предложили оформить инвалидность. Но я отказалась. Потому что это означало бы признание самой себе — все.
Когда я умру, точно попаду в рай. Потому что в аду уже была. «За что мне это?» — спрашивала я в пустоту и не находила ответа. Столько лет, такие цели, и все пошло прахом! Еще и непонятно, будут ли дети. И плакала, конечно, и истерила. Спасибо громадное родным, что они смогли меня вынести в тот период. Наверное, это было очень непросто. Казалось, что между мной и остальным человечеством — широкая река, и они оттуда мне кричат: «Эй там, на другом берегу, держись!» — но переправиться к ним и быть как все уже не могу. И близкие это знают.
Только одна я не понимала, как мне с этим жить дальше...
После начала терапии я стала похожа на тот самый одуванчик на тонких ножках. И без того не узкое лицо разнесло, как праздничное блюдо. Я боялась смотреть в зеркало… Аниканов, Громова от меня не отходили, семья моя все время находилась в состоянии повышенной готовности — кинуться, броситься, спасать. Помню, муж говорит: «Прекращай уже рыдать, сама себе нервы портишь». И я взорвалась: «Ты не понимаешь, что ли?! Я могу не только превратиться в слона, у меня завтра усы запросто вырастут!» «Ну что делать, придется бриться вместе», — невозмутимо ответил Сережа, и я поняла, что хочу улыбнуться. Впервые за много недель просто улыбнуться.
Приказала себе: «Все, Слуцкая, хватит! Нельзя вить веревки из близких. Как живут люди без рук и без ног?
