Помню, как она нарезала колбаску, делая это медленно, спокойно. Клеенка на столе старая, истертая, с дырочками, но хозяйка, видно, не собиралась ее менять: привыкла, как привыкают к любимым вещам и людям. По большому счету для Любы не имело значения, что у нее на столе постелено, мещанства в ней не было ни капли. Но я все-таки купила Любе новую скатерть, и платье купила, и все это собиралась подарить ей на восьмидесятилетие…
Как-то она звонит мне. Точнее, раздался телефонный звонок, я сняла трубку и услышала взволнованный, но твердый голос Любы. Без «здравствуй» и тому подобных слов она говорит: «Возьми карандаш и бумагу. Пиши». Я по своей привычке немного поупрямилась: «А что я, так не запомню?» — «Сказала — пиши. Не спорь». Я взяла бумагу и ручку. Люба: «Взяла?
Пиши: «Солнышко мое. Поставь восклицательный знак. Пишешь?» — «Пишу». — «Родная моя. Восклицательный знак. Красавица моя. Восклицательный знак. Я так тебя люблю. Поставь три восклицательных знака». — «Сколько?» — «Опять споришь? Три восклицательных знака! Это так важно! Твоя Любка».
Прошло два или три дня. Записка и ручка продолжали лежать на журнальном столике. Опять раздался телефонный звонок: «Твоя подруга умерла». — «Кто?» — «Твоя Люба Соколова». Потом еще звонок и еще. И всем я тупо отвечала: «Этого не может быть... Этого не может быть! У меня же вот — записка лежит на столе!..»
До своего юбилея Люба не дожила совсем чуть-чуть. После прощания в Доме кино ее отвезли на отпевание в церковь, поставили гроб в одном из приделов, я и еще одна женщина встали рядом.
Люба лежала в своем любимом зеленом платье с белым воротником. В какой-то момент в храме никого больше, кроме нас, наверное, не было, такая воцарилась тишина. И вдруг вижу из нашего уголка, как в храм вошла пара — жених и невеста, за ними другие люди, значит, там, в центральной части, начиналось венчание. После того как обвенчали этих двоих, появились еще одни, потом еще. И пошли, и пошли пары… А Люба, как она мне говорила, мечтала когда-то повенчаться с Данелией, но этого не случилось. И надо же такому произойти, что теперь в церкви, где предстояло отпевать ее, шло и шло венчание молодых! Взглянув на Любино лицо, я поразилась: оно было словно озарено улыбкой.
…В свои поздние годы она мне говорила: «Ты меня заменишь». Я отмахивалась: «Да ладно!
Я — это я, ты — это ты». Но так получилось, что Люба ушла, не успев озвучить сыгранную ею героиню, ставшую ее последней ролью, и это попросили сделать меня: голоса у нас были похожи. А озвучанию научила меня давным-давно сама Люба на моей первой картине. Я тогда, совсем молодая, увидев себя на экране, не знала, как вложить в свои губы собственный голос. И она стала меня прямо там, в темном зале, учить, но учить интересно: покажет, как сделать, и дальше рассказывает истории из собственной жизни, опять покажет, как синхронно с изображением говорить текст, — и опять историю выдаст. И вот время описало огромный круг, я уже столько лет снималась в кино, уже озвучила многих актрис, и теперь мне предстояло подарить свой голос Любе. И опять я стояла в темной студии, но уже одна перед экраном, на котором была она. Я говорила за нее, а оттуда, где расположились члены съемочной группы, слышались всхлипывания, потому что все любили Любу.
Любку мою…
Благодарим салон «Гранвилль» за помощь в организации съемки
