— вдруг каким-то мальчишеским писклявым голоском проговорил Марио, пугаясь собственной глупости.
Красотка захлопала глазами, поправила бюст и утвердительно кивнула.
После ужина Марио предложил:
— Может, я вызову вам такси?
— А расплатиться, приятель? — смерила она Пьюзо неприязненным взглядом.
Он засуетился и совершенно не помнил, сколько смятых бумажек неловко сунул ей в руки.
Семья Пьюзо переехала в просторный дом на берегу океана на Лонг-Айленде. И видит бог, Марио заскучал и совершенно потерялся: успех его как- то душевно надломил — свой роман он считал слабым, сентиментальным, идеалистическим, написанным на потребу толпе и гораздо ниже уровня его литературного таланта.
Но эта самая толпа превознесла его до небес, ежедневно к воротам дома в Бэймор стекалась толпа желавших получить автограф. Ладно автограф, Пьюзо прямо отшатывался, когда женщины на полном серьезе просили потрогать их детей, тоннами сыпались приглашения на крестины, Эрика не знала, что делать со всей этой корреспонденцией, славой, интервью, журналистами: то ли гнать, то ли приглашать к обеду. Однажды беспомощно взирая на глазевшую на него, точно на идола, вереницу людей, Марио рапорядился, чтобы кухарка заказала на всех пиццу. Весь городок сбежался посмотреть на невиданное зрелище, как на газоне перед домом Пьюзо и далеко вниз по дороге растянулась очередь жующих пиццу поклонников писателя.
Скорее всего все эти люди считали Крестным отцом его, но он догадался об этом много позже.
А потом случилось совсем неожиданное. Однажды Марио едва успел вернуться с балкона в комнату, как в доме задрожали и посыпались стекла, послышались истеричные вопли Эрики и детей, потом раздались крики на улице, сработала сигнализация машин, звон, грохот, лязг… Пьюзо в полнейшем ужасе прирос к креслу, не понимая, что происходит. Постепенно до него дошло: видимо, по его окнам стреляли. В дом уже ворвалась полиция, кто им открыл — неизвестно.
— Семья… — пробормотал побелевший как полотно Марио.
— С ними все в порядке?
К счастью, никто из домашних не пострадал, пуля попала в новое пальто кухарки, висевшее у окна.
— Враги, — настаивал молоденький безусый следователь, — у вас есть враги?
Нервно жуя сигару, то снимая, то надевая очки, чтобы протереть невидящие глаза, Марио соображал, какие у него могут быть враги: вроде за всю жизнь он ни в кого не стрелял, даже на войне, с кредиторами расплатился, с бесчисленными родственниками был более чем щедр. Может, хмырь-редактор с прежней работы, который заявил, что его роман очень плох? Однако ситуация вскоре прояснилась, но эта ясность заставила Пьюзо похолодеть.
Ответственность за преступление взял на себя некий Джозеф Коломбо-старший, и другой, более опытный полицейский следователь Джек Милн отказывался верить, что господин писатель, создавший «Крестного отца», понятия не имеет, кто такой этот Джо Коломбо. Весь красный то ли от стыда, то ли от страха, Пьюзо в который раз отрицательно качал головой, закатывая глаза, — да не знает он, черт дери, кто этот сукин сын!
— Дурите нашего брата, господин писатель! Коломбо — один из главарей нью-йоркской мафии, глава одной из пяти «семей». Как может не знать об этом человеке создатель Дона Корлеоне?! Я думал, вы нам поможете выбрать правильную линию, как вести себя с этим пройдохой, уж вы-то знаете их психологию.
Этот Джо умен и изворотлив, как стая лисиц.
Марио почувствовал, что от волнения у него потеют ладони и начинается нервный тик. Кажется, он догадывается, зачем к нему наведались люди от Джо Коломбо, и эта мысль, надо сказать, нисколько не прибавила ему оптимизма.
— Браво, господин Пьюзо, наконец-то вы на верном пути! — подбодрил его следователь. — Им в самом деле не понравился ваш роман.
Марио потерял сон. Вот так влип! Мамма миа! Этот чертов Коломбо, оказывается, огранизовал «Лигу за гражданские права американцев итальянского происхождения», он требует запретить слово «мафия» и изьять из продажи «омерзительный» роман Пьюзо.
