Папиросы, жевательный табак, газеты, пакетики орешков, содовая вода и платный телефон. Вечером лавка заполнялась докерами и портовыми рабочими. Они курили, жевали табак, грызли орешки, бросая окурки куда попало и сплевывали на пол — иного здешние нравы не предполагали. Обязанности 6-летнего Эли в семейном бизнесе состояли в том, чтобы подметать в лавке пол.
Вечерами на улице зажигались газовые фонари, а поутру громыхали конные экипажи — в основном торговцев, пополнявших нехитрый ассортимент окрестных магазинчиков. После полудня появлялась повозка ассенизатора, и человек в форменном костюме, сохраняя приличествующую государственному служащему солидность, убирал с улицы лепешки конского навоза. А еще появлялись друзья, и Эли убегал с ними играть.
Многие из них росли в менее обеспеченных семьях и в кино не бывали, а потому актерские задатки юного Уоллаха пришлись очень кстати: нередко он разыгрывал перед компанией увиденные фильмы целиком.
Однако от неприятностей его это не уберегло. И лет в 8 Эли, вернувшись домой с глазами, полными слез, спросил: «Мама, ну зачем мы распяли Христа?!» Дворовая компания к этому времени доросла до понимания национальных различий.
Впрочем, своих итальянских приятелей Уоллах всегда вспоминает с благодарностью. Их манеры, пластика и акцент, впитанные цепкой памятью прирожденного актера, не раз ему помогали: итальянцев за свою карьеру Эли переиграл чуть ли не больше, чем евреев, — от водителя грузовика Альваро в бродвейской постановке «Татуированной розы» (роль, принесшая ему премию «Тони», между прочим) до дона Альтобелло в третьем «Крестном отце».
Да и вообще бруклинское детство оказалось в этом смысле золотой жилой, которую Уоллах разрабатывал многие годы. Например, в 1958-м его пригласили сыграть в телепостановке роль знаменитого убийцы Альберта Анастазии, главы клана Гамбино. Было это еще задолго до «Крестных отцов», ролей мафиози Эли прежде не играл и обратился за консультацией к отставному офицеру полиции. Тот отыскал досье и приготовился к обстоятельному рассказу.
—Анастазия жил в Бруклине, в доме номер 167 по Юнион-стрит… — начал он.
— Спасибо, пожалуй, этого достаточно, — рассмеявшись, перебил его Уоллах. — Не тот ли это громила, который всегда отбирал у младшеклассников деньги на завтрак? Я жил в доме номер 166.
Вспоминая, легко смеяться, но в те годы семейству Уоллах было не до смеха. Бруклин 20-х годов становился все более опасным местом. Однажды поздним грозовым вечером Эли услышал звук, слишком тихий для грома и слишком резкий для чего-то еще. Он выглянул в окно и успел заметить человека с пистолетом в руке, спешно удалявшегося прочь. И мертвое тело, распростертое прямо напротив их дома. В следующий миг отец за шиворот оттащил его от окна и строго-настрого велел держать язык за зубами.
Вскоре Уоллах-старший продал свою лавку вместе с квартирой, семья перебралась в более спокойный район.
Там Эли и окончил школу, успев блеснуть в школьной постановке в роли старика, проклинающего небеса за смерть своей дочери. Мама даже прослезилась, но отец остался непреклонен: он и слышать не желал ни про какое актерство, его сын должен получить приличное образование. А поскольку Великая депрессия уже грянула и с деньгами в семье было туго, пришлось искать университет с минимальной платой за обучение. Таковой нашелся в городе Остин, что в штате Техас.
Годы учебы здесь запомнились Эли главным образом, конечно, университетским театром, одной из звезд которого Уоллах стал уже на втором курсе. А еще бесконечной чередой работ, на которых приходилось трудиться в свободное время, хотя его и без того почти не оставалось.
