Не дай бог кому-то из нас покуситься на чужую подушку — тут же начинался яростный бой.
Только когда мама правдами и неправдами обменяла нашу «двушку» на трехкомнатную квартиру, я наконец-то «выбила» себе собственный диван в гостиной. Это было счастье! Нам больше не надо было спать «валетом».
Но главным нашим полем битвы был самый обыкновенный платяной шкаф. В нашем общем шифоньере (как тогда говорили в приличном обществе) все полки были строго поделены: мои (из-за маленького роста) — нижние, а Ирины — верхние. На моих полках царил порядок, но… после занятий возвращалась сестра, вбегала, на ходу раздеваясь, и запихивала на мою полку свои вещи как попало. Все мои аккуратно сложенные кофточки превращались в беспорядочную кучу.
Меня эта безалаберность бесила до белого каления. Я обожала порядок, это у меня от папы. Мама же вечно свои вещи разбрасывала, папа за ней всегда убирал. А я, получается, должна убирать за Ирой? Не на ту напали!
Вот и шла без конца ругань из-за порядка в шкафу. Мама пыталась нас утихомирить, приводила в пример соседских дочек, у которых в комнате царил стерильный порядок. Мы старались как могли, но через какое-то время я снова обнаруживала свои вещи, сваленные на пол, и снова начинались визги и крики.
Когда я поняла, что исправить сестру невозможно, решила ей отомстить. У Иры были американские джинсы — предмет моей страшной зависти. Однажды я потихоньку утащила их у нее и «устрочила» на свой размер. Надо сказать, строчить на машинке я благодаря нашему учителю труда научилась классно.
Мама даже как-то папе сказала: «Может, Наталке портнихой стать?»
Я вошла во вкус и все Иркины вещи — джинсы, юбки — постепенно ушила на себя. Это и была моя месть! Помню, как Ира, проспав «пару», спросонья пыталась влезть в свои джинсы. Тянет их изо всех сил, аж покраснела от натуги! Вот смеху-то было! Когда Ира наконец сообразила, в чем тут дело, я быстро юркнула на кухню. Представление началось! Ирка бегает за мной вокруг стола с криками: «Я сейчас эту малую убъю!» Мама пытается нас перекричать: «Хватит! Ну сколько это может продолжаться!» Ира начинает рыдать: «Наташка уже пятую вещь мою застрачивает!» А я, радостная, что сделала свое «черное дело», прячусь за маму. Ну кто не любит сделать «заподлянку» своей старшей сестре?!
Мама пыталась быть справедливой.
А вот папа всегда вставал на мою защиту. Я была папиной дочкой, его любимицей, хотя, казалось бы, характером на него была похожа сестра. Видимо, противоположности притягиваются. Он смотрел на меня — и видел маму, которую очень любил за ее активный и жизнерадостный нрав. А потом ведь это папа ее уговорил рожать второго ребенка, он надеялся, что будет мальчик. Родители мне даже имя придумали — Богдан. Теперь я маму часто подкалываю: «Вот видишь, как хорошо, что ты послушалась папу. Сделала бы в свое время аборт, и что? И с кем бы ты вела передачу «Время обедать»?»
А еще, наверное, папа был уверен, что я в этой жизни не пропаду. А в Ире он видел себя, свои недостатки, свою неуверенность.
Он словно предчувствовал, что старшей дочке будет в жизни гораздо сложнее, чем мне…
Поэтому у Иры с папой бывали конфликты, особенно во время ее переходного возраста. Помню, как папа все время делал ей замечания. И хотя они были по делу, но она все равно принимала их в штыки. С другой стороны, мне кажется, что мы с Ирой довольно легко проскочили этот сложный период. Я, например, никогда не курила, даже не пробовала, убеждала друзей, чтобы и они бросали курить: «Вы что, стадо баранов? Мало ли что все курят? А если все с обрыва побегут бросаться, вы тоже за ними?»
А Ирка моя тайно покуривала. Она была слабее меня и поддалась этой моде среди девчонок.
