Теперь он работает в Нью-Йорке.
— А когда он вернется? — спрашивали мы.
— Не знаю, — отвечала она.
Я проводил много времени у телевизора и, когда транслировались новости, жадно всматривался в кадры репортажей из Нью-Йорка. Казалось, вот-вот сейчас оператор поймает в объектив случайного прохожего на углу улицы, и этим прохожим окажется отец. А может, он неожиданно выйдет из того кафе, взмахнет рукой на перекрестке, останавливая такси?
Я вообще стал бредить Нью-Йорком, не пропускал ни одной передачи, ему посвященной. Небоскребы, неоновые вывески — все имело для меня теперь особое значение: ведь это был новый дом отца.
Я изучал карту города, смотрел детективные сериалы и, никогда не бывавший за океаном, неожиданно стал ощущать себя коренным ньюйоркцем. Как-то раз в бессонную ночь вдруг решился спросить у брата, верит ли он в то, что отец когда-либо вернется домой? Он ничего не ответил, сделав вид, что спит и не слышит вопроса.
Солгав нам, родители сделали только хуже. Я по сей день не способен произнести «Я тебя люблю», не испытывая диких мук и сомнений. Я не уверен ни в себе, ни в своих чувствах — вообще ни в чем. Такое воспитание: любовь не бывает незыблемой, она призрачна, хрупка и в любой момент готова рассеяться как дым…
Так что мой лирический герой — мужчина, несчастный в любви, пьющий, ни во что не верящий, кроме как в некий виртуальный ад, однажды покарающий его за все слабости, которые он позволял себе в прошлом.

А еще его постоянно рвет, его регулярно бросают подруги и выгоняют с работы начальники.
Кстати, после той поездки в интернат у меня стала периодически течь из носа кровь, даже появился благозвучный диагноз — «эпистаксис». Рубашки, постельное белье, пижама, игрушки были запачканы кровью. И хотя меня пичкали гемоглобином, фонтанировал я ежедневно. И рвало меня постоянно. Невеселая картинка, правда? И все из-за нервов!
Я был бледный, как снег, и однажды мама не выдержала и повезла меня в госпиталь, на прием к старому профессору месье Вьялатту. Он ее испугал, сказав, что у меня, возможно, начинается анемия, и предложил на всякий случай пройти полное обследование, чтобы исключить наличие более страшной болезни — лейкемии.
К счастью, ничто не подтвердилось. Во всем были виноваты нервы.
— Так и не узнали, почему родители расстались?
— Десятки лет спустя! В своих частых командировках отец заводил интрижки. Когда мать об этом узнала — отомстила тем же. Впрочем, каждый со временем защищал передо мной свою версию очередности этих поступков.
— С кем вы остались после развода?
— С матерью. Она переехала в малогабаритную квартиру, работала переводчицей дешевых бульварных романчиков из серии «Арлекин» или романов Барбары Картленд.
Заработанного хватало на оплату коммунальных платежей, заполнение холодильника, бензин для старенького «Fiat-127» и одежду. Обладая тонким вкусом и изящным пером, мама испытывала сущие муки, редактируя дерьмовые тексты бездарных коллег-переводчиков, порой полностью их переписывая. Работала она на малоприятного типа, и вообще ее жизнь походила на каторгу. Одна, все время одна. Она по сей день так и живет в одиночестве…
Конечно, мы регулярно виделись с отцом, образ жизни которого разительно отличался от маминого. И хотя оба были одинокими, папино одиночество казалось нам веселым. Роскошная квартира в пятом округе, где мы проводили одни выходные в месяц и у нас с Шарлем были отдельные комнаты; вечеринки, полный достаток, путешествия по всему миру, в которые он порой нас брал.