Услышав звонок телефона, Мира Александровна медленно вышла в прихожую. Машинально оторвала с висевшего над аппаратом календаря вчерашний листок, который забыла убрать утром. Несколько секунд пыталась сосредоточиться, чтобы запомнить открывшуюся под ним дату: 5 марта 1953 года... Потом приподняла трубку с таким усилием, будто черный эбонитовый аппарат вдруг налился свинцом.
Звонил балетмейстер Леонид Лавровский, неделю назад начавший в Большом театре долгожданные репетиции балета «Каменный цветок».
Еще сегодня утром он заходил к Сереже, советовался о нескольких трудных местах в партитуре. Кажется, с тех пор минула вечность...
— Мира Александровна, простите, что поздно, только что закончили... Все прошло отлично... Если позволите, я хотел бы в двух словах отрапортовать Сергею Сергеевичу...
Повисшая на том конце провода выжидательная пауза давила в уши...
Усилием воли она разлепила пересохшие губы и в следующее мгновение как будто со стороны с недоумением услышала собственный, ставший вдруг чужим и далеким голос, выговаривавший немыслимые, невозможные для сердца слова:
— Простите, но Сергей Сергеевич только что умер...
И провалилась в спасительную черную темноту...
Слух вернулся первым. Тихие, приглушенные закрытыми дверями, но невероятно назойливые звуки один за другим наполняли мозг... Голос отца, отдававшего какие-то распоряжения, позвякивание инструментов, которые складывала в свой докторский саквояж соседка по дому, врач «Кремлевской больницы» Евгения Теппер, прибежавшая по Мириной отчаянной просьбе, растерянные вопросы Сережиных сыновей Олега и Святослава, которых Мира вызвала по телефону, как только начался приступ... И странная звенящая тишина за окном, в проезде Художественного театра, обычно даже ночью заполненном машинами и людьми.
Открыв глаза, Мира попыталась подняться. Надо срочно найти записку.
О ней ведь никто не знал, кроме нее и Сережи... Даже папе тогда не сказала... Она вдруг как будто на минуту оказалась в том трехлетней давности зимнем дне, когда вырвала из лежавшего на столе у мужа «лауреатского блокнота» чистый листок и прямо под шапкой «Лауреат Сталинской премии Сергей Сергеевич Прокофьев» написала: «Мы хотим, чтобы после нашей смерти нас похоронили рядом». Сергей, ставя подпись, по привычке сократил собственное имя до одних согласных: СПКРФ. Мира подписалась «М. Прокофьева» и в скобках добавила: Мендельсон. Она так и не разучилась добавлять к своей новой фамилии старую, девичью. Как будто какое-то неосознанное, спрятанное в самой потаенной глубине души сомнение никак не давало ей окончательно вступить в права, которых она так долго добивалась...
Пошарив рукой в дальнем углу ящика, Мира Александровна извлекла сложенный вчетверо заветный листок. Нужно будет положить поближе, чтобы в случае чего он непременно попался людям на глаза. В том, что жить без Сергея она не сможет, Мира была уверена. Как ей теперь казалось, с того самого августовского дня 1938 года, когда увидела его впервые в столовой кисловодского санатория им. Горького, где отдыхала с матерью и отцом-профессором.
Они вошли вдвоем: высокий лысоватый блондин в круглых очках, широко шагавший какой-то удивительно стремительной пружинистой походкой, и миниатюрная черноволосая женщина с точеной фигурой и такими же точеными чертами красивого лица. Женщина, которая до сих пор где-то далеко, в бескрайних просторах российской тундры, носит ту же фамилию, что и Мира...
— Это композитор Прокофьев, — наклонившись к Мире, шепнул сидевший за столом вместе с Мендельсонами сын академика Ферсмана...
Как будто услышав его слова, Сергей Сергеевич обернулся и пристально посмотрел на Миру...
И ей вдруг показалось, что, несмотря на несколько десятков метров, разделявших их, она совершенно явственно различила за стеклами очков невероятную синеву его глаз.
В те годы в СССР даже среди далеких от музыки людей мало кто не слышал имени Прокофьева: несколько лет назад композитор, оставивший революционную Россию летом 1918 года и с тех пор снискавший себе немалую славу как в Европе, так и в США, написавший множество ярких симфонических произведений, популярную по обе стороны океана оперу «Любовь к трем апельсинам» и несколько балетов для труппы Сергея Дягилева, вернулся на Родину, став сначала гражданином Союза Советских Социалистических Республик, а затем и членом Союза советских композиторов.
