Она предвкушала три спокойных месяца на озере Тургояк под Миассом — и не знала, что им придется прожить на Урале больше трех лет. Мужа тогда, на перроне, она видела последний раз в жизни...
Теперь их связывали письма. Бальмонт писал жене о том, что его поездка по Кавказу проходит превосходно: он читает свои переводы Руставели. В Тбилиси жила красавица Тамара Канчели — их связь с Бальмонтом тянулась больше двух лет. Молодая женщина умирала от чахотки, он присутствовал при ее агонии. В Кисловодске у него начался роман с совсем молодой харьковчанкой Кирой.
Кира напропалую кокетничала с офицерами, он ревновал и так жестко с ней объяснился, что бедняжка бросилась в четырнадцатиметровую пропасть, пробив голову и сломав ногу. Елена Цветковская и Мирра путешествовали вместе с ним, но это ничему не мешало. В письмах к жене поэт подробно рассказывал о том, что с ним происходит и как он это переживает: «…Пронзительное счастье моей встречи с ней, изысканно прекрасной и юной, перемешано с болью несказанной. И как все это лишает душу полета…»
Вернувшись в Москву, он обосновался у жены в Николопесковском, а Елена с дочкой снова отправились в Машков переулок, на Покровку. Бальмонт быстро прожил привезенные с Кавказа три тысячи, но это уже было не важно: началась Октябрьская революция.
Деньги обесценились, поезда перестали ходить, еда исчезла, в квартире в Николопесковском замерзли и лопнули трубы парового отопления. Родню Екатерины Алексеевны донельзя скандализировало то, что Елена с дочерью Миррой переселились в Николопесковский: как можно притащить любовницу в квартиру жены! Но Бальмонт махнул рукой на приличия.
От голода их спасали посылки Екатерины Алексеевны с Урала. Почта, как это ни странно, работала и в Гражданскую войну. Через две-три недели после отправления Бальмонт шел на телеграф и получал ящички с колбасой, мукой и черными сухарями, пришедшие из Миасса. Елена и дочь спали в шубах, а он из отвращения к житейской прозе — в белье. Проснувшись, мылся с головы до ног водой, которую под утро затягивало льдом.
Потом перебрались на дачку в Новогиреево, снятую Бальмонтом на последние деньги. Там была печка, и три их комнатки можно было обогреть — но домик оказался с чертовщиной. В письмах к Екатерине Алексеевне Бальмонт подробно описал шалости нечистой силы.
Она представляла маленький, занесенный снегом домик, высокого тощего хозяина со злыми глазами, с которым Бальмонт «бешено поссорился», и срывающиеся со своих мест шкафы, сами по себе распахивающиеся форточки, слетающее с кушетки белье, поднимающиеся в воздух книги...
А может, по словам мужа, дело не столько в каналье-хозяине, «через стену посылавшем свой сглаз, свою злую волю», сколько в самом Бальмонте? Вещи начинали летать, когда домашние мешали ему работать, а он приходил в ярость и разражался проклятиями…
Из чертова дома Бальмонт, Елена и Мирра ушли пешком с чемоданами в руках.
Их снова приютил дом в Николопесковском. С трудом державшаяся на ногах, измученная болезнями Елена топила буржуйку, Бальмонт разбирал на дрова соседний забор. «Госиздат» выпустил его книгу и заплатил 70 тысяч советских рублей, но он не разбогател — куриное яйцо стоило 150 дензнаков...
Летом 1920 года Бальмонт выбил у Луначарского полугодичную командировку за границу, получил деньги, паспорта на себя, Елену и Мирру и отправился в Париж через Ревель и Берлин. Екатерина с дочерью в то время все еще были в Миассе. Они выехали с Урала московским военным эшелоном в том же 1920-м, но в столицу попали не скоро.
По России поезд ехал четыре месяца, на узловых станциях стоял по три недели, и прибыли не в Первопрестольную, а в Херсон — оттуда удалось выбраться только через год. В Москве Екатерина Алексеевна получила первое письмо от Бальмонта...
Все кончилось навсегда — и тем не менее продолжалось. Теперь уже он слал ей посылки с продуктами, тратя последние деньги. Получив гонорар, искал красивый костюм Катиного размера — и рассказывал обо всем, что с ним происходит. Дружившая с Бальмонтом писательница Тэффи, сестра Мирры Лохвицкой, так вспоминала о его быте: «Окно в столовой было всегда завешено толстой бурой портьерой, потому что поэт разбил стекло. Вставлять новое не имело никакого смысла —оно легко могло снова разбиться.
Поэтому в комнате всегда темно и холодно».
Бальмонт много публиковался в эмигрантской прессе и даже номинировался на Нобелевскую премию, но бедность подбиралась все ближе. Зато старость его щадила. Он писал Екатерине Алексеевне: «Новые знакомые смеются, когда я говорю, сколько мне лет, и не верят. Вечно любить мечту, мысль и творчество — это вечная молодость…» Любил он по-прежнему много — и многих. В эмиграции четвертой гражданской женой Бальмонта стала княгиня Дагмар Шаховская, родившая ему двоих детей, Жоржа и Светлану. Но с Еленой Цветковской он не расстался до конца жизни: нелепая, непрактичная, больная женщина ради Бальмонта была готова на все: на заре их знакомства, сопровождая поэта в его пьяных скитаниях, как-то устроилась около него, задремавшего на лавочке в парке, и примерзла к скамейке, но так и не ушла.
