Но дед, дважды георгиевский кавалер Александр Александрович Назаров, был особенным.
Жену свою, Дусю, боготворил, увлекался художественной фотографией, а она была его музой… Воевал и с немцем на Первой мировой, Дуся даже ездила с моим пятилетним отцом к нему на германский фронт — повидаться. Отец был их единственным ребенком — бабка больше на роды не решилась: «Такой ужас еще раз переносить...» Когда пришла старость и деда Александра парализовало, его по-прежнему заботила мысль о Дусе. А у нее от склероза тряслась голова, она падала ночами и не могла подняться. Дед каким-то усилием воли тоже сволакивал себя с кровати и полз к ней — согреть. А когда бабу Дусю отправили в больницу, она через два дня умерла. Вслед за ней быстро ушел и дед… Бабушка Настя с материнской стороны была врачом, звучало солидно: «доктор Шарловская».
Она рано овдовела. Ее муж Стефан, мой дед, выпускник Императорского инженерного училища, при распределении отказался через взятку купить «доходное» место в центральной России. Из убеждений отправился в Томск. В 1919 году Стефан, будучи начальником Томского плеса, во время мощного паводка руководил спасением вверенного ему речного флота и оказался в ледяной воде по пояс. Флот-то спас, а сам подхватил плеврит и умер после операции.
Доктор Шарловская воспитала единственную дочь, мою мать, самостоятельно. Она была человеком твердого характера. После смерти мужа домком решил ее уплотнить чекистом, ну прямо как у Булгакова. Чекист — из простых, с прихамью. Стал он в ее «барской» квартире свой новый мир строить: пить да девок водить.
Посмотрела на это моя баба Настя, а потом взяла и спустила чекиста с лестницы вместе с его маузером. Сама пришла в ЧК с повинной. Там посмеялись и выселение узаконили.
Мне было восемь лет, когда я узнал, что мамин род имеет польские корни. Ехали мы с отцом на пароходе вверх по Оби, а на палубе веселый молодой еврей травил анекдоты. А как пошла «польская» серия, отец его оборвал: «Ты насчет поляков-то не очень, моя жена — полячка…» Помню, «шибанула» меня эта новость как обухом по голове. Что?! Я — русский, а мать — полячка, да еще, как выяснилось, из каких-то там шляхтичей?! Долго не мог успокоиться насчет польской крови. Потом дурь прошла, я прикинул: ну, если и был дед Стефан поляком и дворянином, то уж к моему появлению на свет от этой примеси осталось совсем чуть-чуть… Так я тогда думал.
Однако кто знает, чья кровь победила, когда я появился на свет в 1937 году.
А родился я в Новосибирске, потому что туда был переведен из Томска Институт усовершенствования врачей, в котором работала баба Настя. Мама рожать поехала к ней, затем вернулась в Томск — защищать диплом. А после окончательно вернулась в Новосибирск, здесь уже работал отец и вскоре, по разным обстоятельствам, собралась вся семья.
У меня долго хранились две старые самодельные виниловые пластинки — запись романсов Чайковского в отцовском исполнении. Отец имел инженерное образование, но пел так, что у него вполне могла сложиться артистическая карьера. Могла бы, но не сложилась.
Он был очень красив: чертами — в мать Дуняшу, врожденным благородством — в отца. В любой компании его обожали: пел, танцевал, занимался спортом. Но вдруг заболел — стал падать в обмороки. То греет воду и, теряя сознание, обварит себя кипятком. То моется в бане и соскальзывает в беспамятство, едва не разбившись о гранитную скамью. То на сенокосе упадет в сантиметре от вил. Раз чуть не упал с подножки идущего на всех парах пригородного поезда. Я знаю, как это бывает: моментально слабеют коленки, очухиваешься — над тобой небо. Сам, как и отец, с детства легко теряю сознание: уроки делаешь, потянулся — бац, и ты уже вылезаешь откуда-то из-под стола. Баба Настя все переживала — не передалось ли отцовское заболевание мне и брату. Ничего, живы.
Однажды на электростанции отец упал прямо между шинами распределительного устройства, не вправо, не влево, где от турбин — дикой силы ток, а по центру, чудом не замкнув систему…
Обследовали. Выяснилась причина обмороков: опухоль головного мозга. Это случилось в 1943-м.
А в конце войны в Новосибирске открылся театр оперы и балета. Видно, у отца был талант, раз его, технаря, с ходу — после прослушивания — взяли в солисты. Да сразу в три постановки: «Иван Сусанин», «Евгений Онегин» и «Кармен»! Мы с братом гордились отцом-изобретателем, когда папа придумал себе усы для сцены, которые не клеились, а специально загнутыми проволочками вставлялись в ноздри… Но опухоль все-таки его задавила. На репетициях обмороки пошли чаще. Только дирижер настроит оркестр к работе, а солист уже лежит без сознания.
