«Вы ж его так толкали на эту должность, так хотели!» — возмутилась я. — «Да. Попробовали, но видим, что не вышло». То есть моментально развенчали.
Мой друг Виталий Вульф говорил тогда: «На геоггафической кагте Москвы нет сейчас такого понятия, как театг Вахтангова». Как же он меня бесил этой фразой! Невероятно! Наверное, потому что это было правдой… Миша — прекрасный артист и замечательный человек, но оказался слишком слаб для руководителя. Казалось бы, символ мужества, живой Жуков, но на самом деле был мягок и слишком уж безотказен. Театр пребывал в упадке. Когда Ульянову изменили ноги, он предлагал Туминасу руководство театром. Я тому свидетель! Но тот не согласился.
И Миша, будучи уже очень больным, продолжал ездить в театр. Это было ужасно!
Потому что все вокруг делали вид, что ничего не замечают… Когда разговоры о том, что необходим новый худрук, стали слишком громкими, выступил тогдашний министр культуры Швыдкой: «Чем бы ни был болен Михаил Ульянов, пока он жив, он останется худруком». С одной стороны, жест благородный, с другой…
Ульянов умер в больнице накануне Дня театра.
…Приехал Туминас. Чужой. Беспартийный. Иностранец. Решительный. На первом же собрании он потряс наше логово. Мы же страшно ценим, чтим само понятие «вахтанговское», рассуждаем: этот — вахтанговец, а тот — нет. И вот Туминас произносит что-то вроде: не важно, что не вахтанговское, играть надо как следует. Я была потрясена. «Что он несет? — думаю. — Он что, не понимает, что какие-то вещи тут нельзя произносить?»
Ладно, начали репетировать. Неожиданно все приемы, все решения Туминаса оказались самыми что ни на есть вахтанговскими. Часто люди бьют себя в грудь и декларируют: «Я — вахтанговец!», а делают все наоборот. Этот же высказался будто бы и против, а репетирует как вахтанговец! Однажды я поделилась этими размышлениями с ним самим, и он долго смеялся. В общем, странный он был. Не стремился, как другие, нам понравиться, совсем не заигрывал. И при этом непривычно демократичный.
Что до меня, я, честно, понятия не имею, почему такой успешный режиссер, как Туминас, придумал отрыть такой антиквариат, как я. Спрашивала. А он говорит: «Потому что вы ко мне пришли». А я действительно пришла, потому что подумала: новый человек, ничего тут не знает, а я в некотором роде завтруппой, и надо бы помочь...
Римас теперь всем рассказывает, что Коновалова сказала: «Можете мною пользоваться во всех отношениях». Утверждает, что именно это решило мою судьбу. На самом деле я такого заявить не могла! Поэтому парирую: «Вы слишком широко поняли мою фразу!»
Римас сказал, что теперь будет по-другому — все будут играть. «И вы будете!» Я не соглашалась: «У вас там одни народные, пусть они и играют». — «А я сказал, будете». И появилась «Пристань». Зритель принял, есть успех.
Придумал нам дикий гастрольный график. Мы с «Дядей Ваней» уже, просто как цыгане, болтаемся по всему миру, а теперь «Онегина» возить начинаем. К чему я вспомнила… Как раз первая поездка, везем «Дядю Ваню».
За мной всегда заезжают,— не потому, что я барыня, а просто живу по дороге в Шереметьево. Поглядываю в окно, нет ли машины. И не сразу обращаю внимание на мужчину в какой-то легкомысленной красной майке во дворе, как мельница размахивающего руками. Римас! Не успела я выйти, как он подхватил мой чемодан. Худрук, вы понимаете! «Я давно работаю в театре, но мои чемоданы еще ни разу худрук не таскал!» — сказала я ему.
— Галина Львовна, а в принципе с молодым поколением актеров легко работается, вы всегда их понимаете?
— После моего самого первого в театре спектакля те самые двести лет назад вхожу в уборную, а весь мой столик заставлен подарками — булавочки, коробочки, цветная ерунда... И карточка актрисы Русиновой с запиской «Поздравляю с премьерой и личным успехом».
Традиция, которая поразила меня настолько, что я с готовностью подхватила эстафету. Несмотря на то что была барышней небогатой, всегда делала подарки молодым артистам, которые только поступили в наш театр. Традицию прекратил один артист, который сейчас знаменит чрезвычайно, а тогда только пришел в труппу. Я посмотрела его первый спектакль, и он мне очень понравился! Кинулась рыскать по дому, что же я еще не успела подарить и могу отдать этому артисту. В конце концов остановила свой выбор на книге, благо библиотека большая. Помню, как, волнуясь, полетела на мужскую половину, протянула ему эту книгу, начала что-то лепетать… Он смотрел на меня так, как будто я сделала что-то неприличное и говорю на японском. И я поняла — все! Пришла другая эпоха. И перестала дарить подарки. Я до сих пор к нему отлично отношусь, мы общаемся, и если я назову фамилию, вы ахнете, но я ее никогда не назову!
— Маковецкий?
— А вот и нет!
Только первую букву имени угадала… Я не обижена. Пришло другое время. Просто для меня оно сменилось именно в тот момент. Я обожаю нашу молодежь, легко со всеми общаюсь, рада, что я внутри, в процессе! Конечно, иногда думаю: что было бы, если б у меня не осталось театра. В конце концов, есть же другая жизнь — чудные дети, внуки, правнуки! Но отними театр — и я стану дни напролет ходить в ночной рубашке, натирать пол, читать книжки и немножечко сойду с ума…
Позавчера вот играли «Пристань». Я еле отодрала себя от постели — отвратительное было самочувствие.