Жизнь в те годы была непроглядно трудной. Для низших слоев населения — бесперспективной. Мою бабушку из очень скромного сословия полюбил состоятельный мужчина и дал понять ее матери, что отныне берет на себя материальную ответственность за ее драгоценное чадо. Он пообещал поселить ее в большой квартире, заботиться о ней, кормить и одевать, к тому же был искренне влюблен и мечтал о полноценной семье. Любая мать мечтала о таком зяте. Ведь тогда, в 1930-х, были строгие нравы, но на разницу в возрасте особого внимания не обращали, было вполне нормально, что муж старше жены — это означало, что он многое повидал в жизни, понимает всю ответственность и способен создать домашний очаг.
А его в этой девочке-женщине восхищало абсолютно все — и прежде всего то, что она так не похожа на опытных похотливых светских львиц и фатальных красоток, за которыми он волочился прежде. Худенькая, свежая, пружинистая и спортивная, Мари-Терез занималась велоспортом, обожала лошадей, слыла отважной альпинисткой — покоряла вершины гор Шамони. А еще увлекалась греблей и занятиями на так называемом medecine ball — тяжелом мяче. Пабло мог часами смотреть на ее грациозную фигурку, когда она ловко балансировала на непокорной сфере. Именно Мари-Терез вдохновила его на создание одной из, пожалуй, самых знаменитых своих картин — «Девочка на шаре».
У нее не было никаких амбиций, коварных планов и системы интриг, то есть всех тех гадостей, которыми Пабло успел отравиться, общаясь с другими женщинами. Она просто жила, влюбленная в жизнь, и его тянуло к этому свету. Их роман стремительно развивался в условиях повышенной секретности.
— Бабушка рассказывала, как он ее рисовал?
— Пабло не заходил, а врывался в мастерскую, часто в дурном настроении после очередной ссоры с Ольгой. Но он знал: едва переступит порог, как все печали уйдут. Рядом с Мари-Терез он искал успокоения. Его первыми словами, обращенными к ней, были: «Сиди тихо. Ничего не говори, не делай, просто будь…» И Мари-Терез застывала. Смешно, но искусствоведы, придирчиво изучавшие лицо прекрасной незнакомки на полотнах Пикассо, выставленных на очередном вернисаже, все как один высказывали удивление: «Месье, а почему ваша героиня все время спит?»
Но бабушка не спала — просто «тихо существовала» по приказу своего повелителя.
Она сидела и покорно молчала. В полной тишине Пабло раскладывал кисти, краски и наконец обнимал Мари-Терез. Они занимались любовью — то был обязательный, почти магический ритуал каждого утра. Затем, встав с постели, Пабло подходил к мольберту и начинал рисовать. Ее.
А где-то там, за окнами, бушевала жизнь, от которой оба прятались. В течение целого года деду удавалось разводить двух женщин по сторонам: Ольга сидела дома, Мари-Терез — в мастерской. Это покажется невероятным, но обе до поры до времени не знали о существовании друг друга.
Вместе с очередным наступившим летом, каникулами возникали серьезные организационные сложности.
Надо было ехать отдыхать с семьей, а также везти на море Мари-Терез. Случались невероятные ситуации. Например, так было в 1927 году в Динаре, куда Пабло по давней традиции привез Ольгу с Полем. Изменяя жене, он тщательно анализировал каждый свой шаг — любое отклонение от нормы, изменения в некогда установленных привычках могли ее насторожить. Но ведь и без Мари-Терез он не мог жить. Тогда Пабло решился на рискованный шаг — снял для девушки номер в семейном пансионате по соседству. Каждый жаркий день все отдыхающие проводили на пляже. Пабло устраивал Ольгу с сыном в одной кабинке, а Мари-Терез в другой — на расстоянии нескольких десятков метров, а потом циркулировал между ними, не вызывая никаких подозрений!
Так это могло продолжаться невесть сколько, если бы через шесть лет от постоянного напряжения и самоконтроля у Пабло вконец не сдали нервы.
Он решился навести справки о разводе у знакомого парижского адвоката Анри Робера.
— Почему столь простое решение пришло с таким запозданием?
— Дело в том, что дед был родом из Испании, где разводы запрещались. Он чувствовал себя в браке будто осужденный на пожизненное заключение и не видел выхода из создавшегося положения. Не знал, как вырваться, понимая, что суд повлечет за собой настоящий ад и, вероятно, ничем не закончится, кроме публичного скандала.
