Слава пришла к Павлу Мочалову после роли Полиника в спектакле «Эдип в Афинах», дружбы с ним искали знатные господа, законодатели театральной моды, чье слово создавало актерам имена, женщины в него влюблялись. Загорался и он, и это было сущим бедствием: каждый новый роман он переживал как великую драму и выбирался из него едва живым...
...Мочалов крикнул: «Нет! Его убил не я, а моя бедность, мое отчаянье!» и дьявольски захохотал. Услышав реплику из мелодрамы «Тридцать лет, или Жизнь игрока», ямщик втянул голову в плечи, в голове пронеслось: доехать бы до следующей станции живым — барин-то, видать, человек отчаянный... Бутылка тем временем опустела, и Мочалов выкинул ее на дорогу.
...Его первой любовью стала очаровательная юная дворяночка, барышня-театралка.
Он ухаживал за ней почтительно и нежно, бывал в доме, и родители молодой особы его привечали. Еще бы: по нему сходила с ума вся Москва, было лестно, что у них бывает сам Мочалов. Но когда Павел сделал их дочери предложение, родители переполошились: зять-актер был им не нужен. Ему отказали от дома, барышню быстро выдали замуж — вот тогда он впервые в жизни запил. А потом женился назло ей и судьбе — на первой же хорошенькой девушке, что попалась на глаза. Наташа прислуживала в кофейне своего отца, состоятельного купца Баженова, тот не побрезговал знаменитым актером и быстро сладил свадьбу. Вскоре после венчания молодой муж понял, что ему не нужны ни эта женщина, ни ее семья: разговаривать с ней не о чем, а родня супруги думала только о его жалованье и бенефисах.
...Впереди показалась река, и ямщик что есть духу помчал к накатанной по льду зимней дороге. Мочалов между тем вспоминал последний разговор с женщиной, которую любил больше жизни. В семье Баженовых он прожил недолго и ушел от Натальи к хористке Малого театра Пелагее Петровой. Та родила ему дочь, он был счастлив — совсем бросил пить. Но однажды Пелагея пришла домой печальной и попросила его благословить дочку. А под утро рассказала, что ее вызывал к себе сам шеф жандармов граф Бенкендорф, бывший в Москве проездом вместе с государем. Законная жена Мочалова явилась к нему с жалобой на мужа, оставившего семью и живущего на два дома. Пелагея пересказала свой разговор с Бенкендорфом.
—Не грех ли вам отнимать мужа у жены и разлучать их? — вопрошал шеф жандармов.
— Он, прежде нежели полюбил меня, бросил жену и дом по несходству характеров.
Притом, живя с ней, предавался пьянству, терял свой талант, неглижировал службой… И только любя меня исправился во всех отношениях.
— Все это я знаю очень хорошо. Потому-то и пригласил вас к себе, чтобы отечески посоветовать возвратить мужа жене законной.
— Это не от меня зависит!
— Вздор! Государь сам хороший муж, он желает, чтобы законные браки не разрывались.
— Я разойдусь с Мочаловым, если так угодно… — Вы должны заставить его возвратиться к жене и жить с нею.
— Это невозможное дело…
Вы самого Мочалова заставьте.
— Государь не велел его трогать. А я рекомендую вам: или заставьте его жить с женой, или мы ушлем вас в места не столь отдаленные.
Павел поцеловал Пелагею и заверил, что никуда не уйдет, но утром к ним в дом пришли двое квартальных. Полицейские сопроводили актера через весь город и вернули жене — с тех пор он навсегда возненавидел и ее, и весь баженовский род. Мочалов содержал жену, дочь и всю их родню, оплачивал постоянно растущие счета и чувствовал себя чужим в собственном доме. Дочь подросла, но близости между ними не было: она не могла простить отцу свой сценический неуспех. Но разве он виноват в том, что у Кати нет таланта?
У Павла Степановича были отдельные комнаты с особым входом, жена туда и не заходила, тем не менее с каждым годом он ненавидел ее все больше.
Особенно теперь, когда его мучили дурные предчувствия: вот и перед нынешней поездкой в комнату влетела птица. Он решил, что это к близкой смерти. Потом из пяти горевших на столе свечей две задуло ветром — дурной знак, к покойнику! Мочалов посетил знаменитого московского юродивого Корейшу, тот тоже не обещал ему в будущем ничего хорошего. Начался новый запой, и когда жена попыталась его унять, копившаяся годами ярость обрушилась на Наталью.
Он сорвал со стены ее портрет, растоптал и бросил холст в жарко пылавшую печь. Следом полетел медальон с ее профилем, затем в огонь отправился карандашный портрет дочки — пусть исчезнут так же, как сгорела его жизнь, пускай от них ничего не останется, ведь это его домашние виноваты в том, что Павел Мочалов пропадает!
Он вспоминал растерянные глаза жены и Катины слезы, когда вдруг раздался треск и ямщик отчаянно завопил:
— Беда пришла!
Бес попутал, спасайся, барин!
Спьяну и от страха ямщик не разобрал дороги и направил сани левее, чем было нужно, — в сторону от укатанного и все еще крепкого пути. Слабый февральский лед подломился, и седок очутился в холодной воде. Мочалов вскрикнул, забил руками, пытаясь освободиться от тяжелой шубы, схватился за крошащуюся под пальцами кромку льда…
