Он хотел быть рядом с Софьей, мечтал писать и жить на свободе.
Развод Софья Андреевна вскоре получила, а вот графу отделаться от царских милостей оказалось сложнее. Они с императором Александром II и в самом деле были друзьями, и когда Толстой пытался заговорить об отставке, о том, что не создан для государственной службы, его судьба — писательство, царь тоскливо смотрел ему в глаза, хлопал по плечу и говорил:
— Послужи, Толстой. Послужи…
В конце концов граф попросил Александра об отставке письменно — и получил бессрочный отпуск с чином статского советника и придворным званием егермейстера (это был прощальный подарок — Толстой мог охотиться во всех царских угодьях).
Теперь у него было все, о чем он так долго грезил...
«Князь Серебряный» имел огромный успех, романом зачитывались все — от императорских фрейлин до лакеев, купцов и грамотных крестьян. В Зимнем дворце слушавший чтение романа во время игры в вист император захотел узнать, что будет дальше — и вопреки своему обыкновению начал новую партию. Лирические стихи Толстого восхищали знатоков поэзии, сатиры переписывались от руки, заучивались и уходили в народ, о постановке с трудом пробивающихся через цензуру пьес мечтали все театры империи. «Смерть Иоанна Грозного» с огромным успехом прошла в Александринском театре — на премьеру пожаловал царь и весь петербургский свет.
Софья стала его женой, ее племянника, в раннем детстве оставшегося сиротой, Толстой воспитывал как собственного сына.
Сперва они жили под Петербургом, в имении Пустынька (туда к Толстому нередко заглядывал Александр II), потом перебрались подальше от двора, в Красный Рог.
Он писал, Софья Андреевна царствовала за обеденным столом и принимала гостей, а в поместьях Толстого хозяйничали пустившие по ветру собственное хозяйство женины братья.
Они занимались рискованными спекуляциями, за гроши продавали хлеб, сводили лес, а сено попросту сжигали — на него, якобы, не находилось покупателей. Рачительный поэт Фет, сколотивший на сельском хозяйстве большое состояние, приходил в ужас от того, как велись дела в поместьях Толстого. Сам же граф предпочитал ничего не замечать и вмешивался лишь в тех случаях, когда братья Бахметьевы чересчур прижимали крестьян.
Но пришел-таки момент, когда Алексей Константинович обнаружил, что у него совсем нет денег, надо закладывать земли и писать ради гонораров — а ведь раньше он отказывался от платы за свои сочинения.
Софья всегда была рядом, но роль хозяйки поместья ее не устраивала, она тосковала, часто закатывала сцены и ставила мужа на место, словно мальчишку:
— …Замолчи, Толстой!
— …Какие глупости ты говоришь, Толстой!
— …Толстой, перестань!
А он принимал это как должное — ведь граф видел в ней то, чего другие не замечали.
С годами его богатырская сила таяла, он часто болел, жаловался на одышку, на непрекращающиеся сутками головные боли.
Не помогали ни выписанные дорогими врачами лекарства, ни поездки в Германию, на воды. Облегчение приносил только присоветованный модным петербургским доктором морфий — он делал себе инъекцию, и боль уходила.
В полузабытьи после оставившей его мигрени граф Толстой вспоминал детство, Зимний дворец, игры с будущим императором. Вспоминал скромный московский дом на Новой Басманной, где жила его бабушка: когда он был ребенком, в саду паслась стреноженная лошадь, рядом с прудом гулял ручной журавль. Теперь дом принадлежит фабриканту-текстильщику Семену Алексееву.
Сад купец разделил на участки и распродал, а особняк собирается перестроить под торговые ряды.
Жена просила его быть осторожнее, внимательнее отмерять дозы морфия — это опасная вещь, ошибившись, можно уснуть и не проснуться. Но Толстой только отшучивался: вечный сон не страшнее постоянной головной боли. Однажды Софья Андреевна не смогла его разбудить. Вбежавшие на ее крик домашние поразились тому, какое счастливое и умиротворенное лицо было у полулежащего в кресле графа.