— Ну подожди немного, у меня еще не все готово…
Спустя час я с кастрюлями в сумках ловила такси (от моего дома до его было езды ровно на 59 копеек!). И он встречал меня, щелкая зубами от голода.
Он действительно питался, как и многие актеры тогда, от случая к случаю. Я иногда не верила своим глазам. Как-то заехала — а Юра на сковороде разогревает хрустящие хлебцы... Чтобы съесть теплыми… Заглянула в холодильник — там, как говорится, мышь повесилась…
Хотя если ждал гостей — все метал на стол. Заначек не признавал. Был готов поить и кормить каждого гостя, даже случайно зашедшего. Такое необыкновенное гостеприимство. А некоторые люди этим пользовались. Я не считаю их друзьями— скорее собутыльниками Юры.
Они слетались на улицу Гиляровского выпить на дармовщинку, зная, что Юра никогда ничего не пожалеет. Это в конечном счете его и погубило.
А еще он был очень благодарным человеком. Если, например, получал гонорар в кино или на телевидении, обязательно звонил:
— Приезжай, будем пить шампанское.
— По какому поводу?
— Я получил гонорар, пятьсот рублей. Триста тебе отдам, двести себе оставлю.
— А почему так? — спрашиваю.
— А потому, что в театре я получаю зарплату регулярно. А у тебя ничего нет.
Ты свободный художник. Когда заработаешь — сочтемся.
Надо сказать, я вышла на свободный рынок гораздо раньше, чем все остальные граждане нашего государства. С 1979 года жила гонорарами — писала для «Студенческого меридиана», делала сценарии короткометражек для Ленинградской киностудии, работала приглашенной переводчицей в зарубежных фирмах. А это такой заработок, что сегодня есть, а завтра — Поэтому случались моменты, когда в кошельке было пусто. А ведь у меня еще росли дети.
На мужей надеяться было бесполезно… И Юра прекрасно это понимал. Он помогал, не дожидаясь просьбы. И не только мне — всем шел навстречу. Говорят, полтеатра остались ему должны после смерти… ...Осенью 88-го началась наша совместная работа с Петером Штайном над проектом «Орестея».
Он приехал в Москву для заключения договора, а потом позвал меня к себе в Западный Берлин, чтобы вместе поработать над текстом.
К сожалению, в это время у Юры опять начались затяжные возлияния. Я позвонила его лечащему врачу Екатерине Дмитриевне Столбовой и договорилась, что его снова заберут в больницу. Юра согласился, я стала собираться в Берлин.
Но я видела, как он расстроился. Ведь я его избаловала своим вниманием, когда он лежал в больнице первый раз. И вот он снова на Волоколамке, а я еду в Западный Берлин, вместо того чтобы навещать и кормить его с ложечки. Прощаясь, пыталась успокоить: — Потерпи, я ненадолго, дней на десять, максимум — две недели.
Продукты тебе оставлю, а пироги потом испеку.
Я не знала еще, что меня ждет в Германии. Сначала все было неплохо. В Берлине меня встретил Петер Штайн, поселил на бывшей вилле Бертольда Брехта, мы начали работать. А через несколько дней с его «легкой руки» я оказалась в больнице с подозрением на онкологию. Штайн настоял на серьезном обследовании и срочной операции (забегая вперед, скажу, что немецкие врачи денег с нас не взяли — это был акт огромного уважения таланта мастера). Операция прошла успешно. Я лежу в отдельной палате с телефоном, и меня тут никто не признает за русскую — мой немецкий идеален, практически без акцента.
Так мы с Юрой одновременно оказались на больничных койках, но в разных странах.
Но Юра еще и играл — за ним из театра присылали машину и везли на спектакль. Отказаться нельзя: во МХАТе шли спектакли без второго состава. Нагрузка получалась колоссальная, но Юра был безотказен. Из театра он мне каждый раз звонил, буквально рыдая в трубку:
— Ласточка моя! Не умирай! Не оставляй меня одного!
Я успокаивала:
— Да что ж ты меня хоронишь раньше времени? Со мной уже все в порядке. Я уже не умру. Врачи обещали, что буду жить.
— Это правда?
— Правда, правда.