Ох и осерчал на меня Веничка: «Мы, как муд...ки, вокруг церкви бегаем, а он опять на Курском вокзале!» Сам отец окрестился, причем в католичество, только когда узнал о своей болезни. Я же в этом году с дрожью в коленях пошел в церковь и выполнил волю Венички.
С детства я понимал, что мой отец — какой-то очень загадочный писатель. Было для меня загадкой много лет — что же он там написал. А говорили, известность его облетела весь мир и дошла до самых Петушков. И вместо того чтобы гордиться этим, петушинцы кудахтали: «Сам алкаш — и нас под одну гребенку с собой равняет!» Как-то меня одна бабулька в сторонку отозвала и давай кукарекать: «Не читай папкиных книжек! Он столько грязи на нашу страну в них вылил!» А то мужики на завалинке пьют, подзывают пальчиком: «Твой батюшка — гений.
Его книга — это транс-це-ден-тально!» — покрякивают. Мнения разделялись, Петушки полемизировали. А я в результате этих прений чувствовал себя отпрыском знаменитости — даже менты меня не трогали, когда пить начал. Будучи отроком, стал ловить радиоголоса — и наконец сквозь скрежет глушилок из приемника до меня донеслось: «Мы не знаем, кто скрывается за этим вычурным именем — Веничка Ерофеев, ясно одно: автор книги еврей», — в Израиле «Москву—Петушки» в 73-м году напечатали впервые. Самиздатовский текст на микропленках пришел туда буквально по рукам и без участия автора.
Помню, как матушка бросилась на шею Венедикту Василичу, когда он в 77-м году показал ей первый полученный им авторский экземпляр — во французском переводе «Москва на водке».
Книжка Ерофеева тогда уже миллионными тиражами выходила на Западе: «Сначала был на меня наплыв стран НАТО, а потом они отхлынули и пошли страны Варшавского договора». Веничка сам рассказывал, что похмелялся в строительном вагончике, когда его отыскал какой-то мусью и подписал контракт, в котором Ерофеев разрешил себя публиковать за границей: «Моя проза в розлив с 1970-го и с 1973-го на вынос». Видимо, о гонорарах он даже не задумывался — до сих пор все права на публикацию «Москвы—Петушки» в мире принадлежат французскому издательству «Альбин Мишель». Мы пытались их отсудить: сначала я доказывал, что являюсь сыном писателя («Что за Венедикт Ерофеев? Он умер! А вы — самозванец!») В результате мы остались должны юристам 20 тысяч евро за проигранное дело.
При Союзе на наш адрес периодически приходили посылки с импортными шмотками: джинсы, меховая шапка, пуховик, которые доставались мне. Еще присылали альбомы с картинками из Лувра, которые Веничка загонял искусствоведам. Вот и все барыши. Но Веничке это было до фени: вообразите, что такое для советского писателя быть изданным на Западе!
В 8-м классе меня подозвала к себе учительница по химии и протянула зеленую папку с кипой печатных листков: «На, Веня, почитай». С каким трепетом я прижал эти страницы к груди, с какой опаской спрятал в ящик парты! Отец же был многогранный, как стакан, я совсем его не знал — и хоть чуточку он мог мне приоткрыться на сих страничках. Но, сволочь, опять не открылся! На перемене одноклассники похитили самиздатовскую поэму — директор застукал их в туалете с запрещенной литературой.
