Это было бы хорошо, правда? Макс». И подвинул ее по столу ко мне. Алинка радостно рассмеялась. Я покраснела, как студентка. А потом были визиты в Париж, наша поездка к нему в Лос-Анджелес и письма. Много хороших писем, которые я храню по сей день.
«Ниночка, милая, я глубоко признателен тебе за Алину, за твою удивительную твердость духа... Твое благородство и понимание жизненных ценностей — чрезвычайно редко встречающиеся ныне качества. Я уверен, что, несмотря на все трудности, Бог возблагодарит тебя за это. И одна из таких благодатей уже проявилась — это, несомненно, наша дочь! И надо сделать все, чтобы дары Божьи не пропали понапрасну. Ты для этого делаешь все, что можешь, а теперь мы объединим усилия!» Это он написал накануне 14-летия Алины.
Отметить ее день рождения Максим пригласил нас в Москву. Русский размах — тридцать приглашенных. Отец, всем представляющий свою гордость, дочь — этого было достаточно, чтобы Алинка чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. В Москве мы провели десять дней. Съездили на кладбище к Исааку Осиповичу и Зое Ивановне, звучало нечто пафосное про корни. Я, зная Максима, просила только об одном: «Как бы ни повернулась твоя жизнь, обещай, что всегда найдешь время на общение с дочерью. Особенно теперь, когда она привыкла к тому, что ты есть. Полюбила и поверила, что теперь папа у нее навсегда». Он обещал. В аэропорту Алинка плакала…
В 1998 году я приезжала в Москву к родителям, мы с Максимом встретились, записали его трогательное видеопослание к Алине.
А потом настал его коронный час икс, когда Максим уже привычно растворился в воздухе.
Попытки дозвониться до него ни к чему не приводили. Шли недели. Общие знакомые в Москве сообщили, что Дунаевский снова женился. Алина написала ему письмо, где желала счастья и говорила, что соскучилась, очень хочет увидеть. Трогательный щенок в конце письма, наверное, должен был символизировать преданность. К Алине присоединилась и я. Не ответил. Не теряя надежды, дочь подождала пару недель и позвонила снова. Трубку взяла Марина. «Кто это?» — деловито осведомилась она, услышав девичий голос. — «Это Алина». — «Какая Алина?» — «Алина из Парижа. Я папе звоню…» После этой фразы послышались короткие гудки. Позвонила снова. Теперь трубку взял Максим. Но сути это не изменило: говорил он холодно и разговор свернул за минуту, сказав, что крайне занят.
Алина расстроилась и ровным счетом ничего не понимала. Зато мне все стало предельно ясно — у Максима новый этап в жизни, в отца он в очередной раз наигрался, и мы ему снова не нужны. Но напрямую такие вещи ребенку не скажешь! А Алина тем временем начала заниматься типичным для тинейджера занятием — самоедством. Додумывала произошедшие уже ситуации, анализировала, как умела, и пришла к «блестящему» выводу, что во всем виновата она. «Я неинтересный для папы человек, я ничего не стою, раз он решил со мной не общаться», — говорила она. Часто плакала, полностью пропал аппетит, а из всех цветов одежды предпочитала черный, что мне очень не нравилось. Как ни старалась я ее вытащить из этого состояния, ничего не получалось. Тяжелых дней было много, всего не опишешь.
Но в тот вечер я за дочь действительно испугалась. Дунаевского просила об одолжении и не больше — позвонить, сделать вид, что это его инициатива, и поговорить с Алиной пару минут. Все. Разве это много? Фраза «Мы сейчас ужинаем, ты не вовремя» — была как пощечина. Отрезвило и продолжение: «Нина, мне жаль, что у вас такие неприятности, но при чем тут я? Позвоню завтра». Конечно, не позвонил.
Тогда я написала Максиму длинное письмо, в котором поздравила его с рождением дочери Полины и спросила, не стоит ли, по его мнению, восстановить хотя бы минимальные отношения со старшей дочерью? Просила, если такого желания нет, хотя бы найти в себе мужество объясниться с Алиной, ведь неизвестность тяжело дается любому человеку, большому или маленькому — не важно. Отправила с уведомлением, поэтому уверена, что оно дошло.
Получатель расписался как М. Рождественская. Видимо, это именно то письмо, «пачками» коего я, по словам Марины, их закидывала. На самом деле оно было одно и осталось без ответа. Не знаю, читал ли его Максим. Но в прессе в ходе различных интервью, которые с удовольствием раздают Дунаевский и его жена, начинает мелькать информация об Алине. Обидная, надо заметить, информация: «хвостик скоротечного романа», «не спросили, хочу ли я ребенка». «Я не чувствую внутренней связи с дочерью и, кроме внешней похожести, не нахожу с ней ничего общего», — говорил Максим. Ах, как это отличалось от предыдущих его писем!.. Другие слова. Другой человек. А «хвостик» тем не менее рос тонкой творческой натурой, ранимой и чувствительной. Алина начала писать музыку, и первой ее песней стала «Прости меня»(«Pardonne Moi») — как раз о потерянных отношениях с отцом.
